Вадим Ларин - Лишь только век

И мал и велик – кузнечик и конь.
По полю летят навстречу заре.
И звезды сверкают, и Солнца огонь
Встает на высокой горе.

Вот, ветер друзья вдвоем обогнав,
Стоят на вершине горы.
И запахи ветра и девственных трав
Вдыхают в награду они.

На клавиши дождь капает бессильно.
Заглавная, «Прошу», – курсивом.
И точки, и тире.
А в вышине кружится змей.
Зеленый, красный весь. Весь.
Павлина жарче. В вышине.
И девочки – в своих нарядах ярких.
– Не на войне! Не на войне?

Известен! Открыв документ,
Я нарываюсь на комплимент.
На этом, на маленьком, фото
Похожи Вы на бегемота!

Позвольте! Зеленый пиджак
Вот только купил,
Слезы в глазах,
Я – крокодил!

Здесь крокодилам, я знаю, – зеленый.
А бегемотам —
Красный, простите,
Как рот растворенный.

Что ж, проходите…
Желтый жираф
На желтый, своей головой
Проник на этаж.

Вы видите? Здесь – он.
А бегемот?!
А бегемот…
В дверь не пройдет.

Ему, извините,
Не нужно и фигу.
Он не пролезет
И в «Красную книгу».

Что ж, проползайте…
Вас ждут наверху
Заяц, жираф и кенгуру.

Клубились облака, пел ветер,
Сухие листья уносились ввысь
И вместе с птицами кружились,
И дождь цветы к земле клонил.
Но не упала еще первая его капля
На белый лист бумаги
И не размыла чернила первого стиха.
Да, не было поэта,
Чтобы сказать о той природе,
Когда нас не было.
И не было печали, рожденной увяданьем осени,
И радости ручьев весенних,
И жара летнего любви,
И холода за окнами зимы.
Природа, каковой была ты?
О том ли сожалеть…
Когда, хлебнув чайку, поэт, ты отойдешь ко сну
И все увидишь в нем,
Как будто ясным и счастливым днем.

Замок из песка, кто здесь живет,
Кто выстроил тебя?
Ласкает солнце берег долгий,
И волны, волны, волны, волны
Под стены набегают тихо.
О жители сей цитадели!
Глядеть на океан и засыпать
Под пенье ветра вольного…
Вот счастье, что дарите невольно
В тишине и мире.
Но вот уже грохочет океан!
И катятся валы вам на погибель.
Быть может, вы покой нарушили
Одной лишь мыслью тревожной,
Иль завистью, иль жаждою богатств.
И вот уж замка нет.
И только чайка на твоих руинах кружит.

Паук паутинку на ветку повесил,
Вселенную ткать – нелегкий удел.
Планету иль мошку поймать в свои сети,
За век свой недолгий он весь поседел.

Сияет Луна, в цвет серебристый
Его паутину красит она,
Но, словно бы мошка, дрожит и боится,
Не может она убежать никуда.

Но вот уж побег ей желанный
Опять подготовил отважный восход.
Поймает ль ее паучок наш назавтра
Иль сети его ветерок унесет?..

А как нам встретиться, когда
Идут, бегут, летят года?
Когда секундой в метрограде
Вы, на часы украдкой глядя,
Пройдете мимо, улыбнувшись.
Бывает в жизни, право, лучше,
Когда, десятки лет спустя,
Узнает друг в толпе тебя.
Иль не было тех дней тревожных,
Великих, милых, осторожных,
Мечтательных, последних, скучных,
Но без тебя – не самых лучших.
Не самых добрых, вот беда,
Не самых добрых, без тебя!

В клочки – облака!
С водою слякоть!
Ш… Ше… Ш… Ше…
Папье-маше, папье-маше, папье-машше.
Зеркало, нет, не гляжусь.
Не плакать. Д…д…д… – оконное стекло.
С папье-маше вожусь.
Поезд гремит далеко.
Клочок за клочком лепится мякоть.
Становятся белым ликом,
Царьком, бедняком, дурачком,
Рожицей милой, мордою дикой.
Выражение меняет под пальцами неумелыми.
Хочется тявкнуть. Надену тогда, наверное.
Ого, отражение. Черт!
А кто под маской? Наверное, Бог.

Метроном стучит размерно,
В небе жаворонок свищет,
Музыкант твой ноты ищет,
Под ботвой медведка рыщет.

Гром грохочет за калиткой,
Ты стучишься в гости, верно.
Капли, ноты, синь-чернила
Потекли слезам подобно.

Я не ждал тебя сегодня.
Музыкальный ключ не нужен
Отворить мою калитку,
Небу-синь – твоей печали.

Не печалюсь неудаче!
Метроном стучит размерно.
Постучавшись, удалился,
Угадаю ль тебя вскоре?

Вскоре в зале, где литавры
Загремят громам подобно!
Где под жаворонка пенье
Мне слезу свою подаришь.

Небо распоясалось дождем,
На пупке-Луне порвав рубаху!
Кулачищем по кудрявым тучам бьет
Со всего могучего размаху!

Гром из глотки рвется и ревет.
Молниями танец разгоняет!
Круг лесов гудящих хоровод
Листьями с ладоней осыпает.

Я тебя, мой друг, не сторожу,
Свежую грозу ночную,
На крыльце тихонечко сижу
И волнуюсь, словно ласточка пред бурей.

Давнее письмо забыл я Ваше,
Терпело время меж страниц оно
И уже стало почти старше
Меня как будто самого.

Чернил поблекших строчки зря
Состарили до слез иссохшую бумагу,
Подобную листку календаря,
Запечатлевшему навек забытую присягу.

Я не любил Вас, нет, мой дивный друг.
Перемешал признанье Ваше с книжною закладкой
И промокашкой иссушил слезы,
Те, что меж строк роняли Вы украдкой.

Конечно, живы Вы почти сто лет назад.
Чуть ветрены, и молоды, и нежны.
И я немыслимо как рад
Любовь воскресть и с Верой, и с Надеждой!

Ты – дворец и храм дерзаний,
В стекло-бетон одетый.
Ты – преисподняя творений,
Твоя ведущая – Одетта.

Она одета, не раздета.
Сердиться перед зрителем
Не должна. О Боже!
Для Африки читает чернокожей.

А на Европу – белая акула.
Совсем одна. Зубы – жемчуг.
И сводит скулы, когда,
Когда твоя Одилия победно выключит телевизор.

И ты спасен. И только Бог один
Тебе, Ротбару, плешь омочил слезами,
Но и Он молочный пруд налить не в силах,
Бог истинный.

Победа ночи. Подушку ты набил,
Содрав с Одилии перья.
Тебе опасна Одетта, зубы – жемчуг.
А лебедь – что? Он – самый верный!

Он – с тобой. Вива, Грация!
Усни?! Нет! Экран погас не для того.
Вновь: Чтоб ты остался жив!
Одилия, Одилия, Одилия!