Вадим Ларин - Лишь только век

Медуза Горгона живет надо мной.
Милая, вредная прачка.
Опять заливает Парнас мой водой.
Стирает она или плачет?

Падают капли ржавой воды
На строчки стихов отглаголенных,
Будто секунды вечной судьбы
Чьих-то рубах просоленных.

Может, вернулись домой моряки,
Тельники скинув мазутные.
Иль трубочисты свои сюртуки
Вручили ей на минуту.

Я – не Персей. С ручкой в руке
Перед Горгоной – бессилен.
Только в чернильнице старой моей
Дремлет волшебная сила.

Я напишу про Медузу в домком
В самых простых выражениях,
Чтобы жестокая видела в том
Вечно свое отражение.

Нет! Наверное, я – не нов,
В силу меча не веря.
И вот весь в чернилах несказанных слов
Плачу у Вашей двери.

Безмолвна ночь. Клонятся небеса
Под Божеской рукою к горизонту.
Там лентой вьется чистая река.
Огни свои там зажигает город.

Кто обитатель стен, хозяин тех огней,
Кто корабли за чудесами снаряжает?
Кто выковал и Солнце, и Луну,
Кто в небо их волшебно запускает?

Доносят ветры хлебный аромат,
Что из печей крадется за туманом.
И песни нежные в тиши звучат.
Услышат их и в самых дальних странах.

Стою и жду. В ночи тяжелый гул шагов.
Ключи несут от башенок Кремлевских.
Я вижу гордых золотых орлов.
И звезд мерцанье алых лучеострых.

Звенят Куранты полночь на Земле.
Ракетой телебашня в высь стремится.
Сопит колючий ежик в шелковой траве.
Ужели сплю, ужели город снится?

Я не был там. Пусть такова судьба —
Взирать его с равнины потаенной.
Живет на берегах реки Москва.
А я рассказываю странный сон мой.

Под свой колпак, под разноцветный,
Упрятал шут яйцо наседки.
Устал от царской маяты,
Лежит в цветах и видит сны.
Вот царь шагает под короной,
Где вьет себе гнездо ворона
И зычным голосом сатрапу
О всех докладывает правду.
А он устал себя неволить,
Что на уме царю глаголить.
Всего один, кому и в праздник,
Тиран не угрожает казнью,
Хотя б и стрижен под горшок,
И весел, словно петушок.
Но вот зарделось снова утро,
Так, точно спал всего минуту,
И чей-то писк под колпаком
Он слышит уха уголком.
Тут свой колпак он поднимает,
А там петух как царь шагает,
Росточком с маленький вершок,
Сам Золотой наш гребешок.

Ну почему и отчего
Из железной груди моей
Саксофон не отлили?
Пел бы и пел себе
Под чьими-то чуткими пальцами.
А так вишу молчком,
Глотая письма ночью и днем,
Признания в бедах и счастьях.
Нет, я не горюю.
«Здравствуй, дружок!» —
Читает мальчишка
В дальнем углу планеты.
А я тихонько дужу в рожок
И всем рассылаю приветы.

Что за топот в поднебесье?
Конь Ильи в ночи летит.
Это Бальмонт своей песней
Вместе с звездами звенит.

Пред домами пляшут тени
Молчаливою гурьбой.
И зовет их в лес Есенин —
Скорбный вещий домовой.

У реки пылают ивы,
Солнце ветками схватив.
Сочиняет Ознобишин
Вместе с речкою мотив.

Все мы – полны одночасья.
Облетает яблонь цвет.
И в волшебных ипостасях
Вечно жив родной поэт!

Поле, слезами Божьими зареванное,
Лес, дыханьем его изможденный, буреломный,
Море, вычерпанное плошкою насухо,
Небо, содранное и сунутое за пазуху,
Ищет странник упрямый себе в утешение.

А поле хлебами шумит золотыми.
А лес дубами встает вековыми.
И море волнуется вечною радугой.
И в выси планеты сияют нарядами.
И Бог умирает и просит прощения.

В пустыне тундры день умолк.
Затих тревожный бег оленей.
Шаман откинул свой полог,
Примету древних погребений.

Молчит колдун, и тишина
Мерцает Северным сияньем.
Горит Полярная звезда,
Властитель странствий в мироздании.

Пылает искорками снег
Над чумом древним, колченогим,
Сим предвозвестником ракет,
Открывших в космосе дороги.

Маин, он знает ночи плен,
Он Солнце людям возвращает.
И шапку круглую, свой шлем,
На брови глубже надвигает.

Пора, пора! Взвилась пурга
Ракетными дымами старта.
Вернуться б только до утра
И нарядить в дорогу нарты.

А до восхода – целый век,
Помноженный на скорость света.
Уснул шаман, и белый снег
Кружится в танце с воем ветра.