Рим Юсупов - Гений

И после первых, тихих, скромных слов:

«Навис покров угрюмой нощи…» – счастьем

Вдруг озарился бледный лик его.

Казалось, сердце вдруг в груди растает.

Но он уже не помнил ничего,

Вне жизни, вне реальности витая.

Лились слова: про Царскосельский сад,

Про славу, честь, достоинство России —

Как быстрый ливень, шумный водопад,

Как мыслей взлёт, никем необъяснимый.

Он никому те строки не читал,

Скрывал от любознательных соседей.

А тот, кому всё это посвящал,

Ещё о нём не слышал и не ведал.

В великой славе доживая век,

Тепла, уюта, тишины поклонник,

Времён Екатерины человек,

Достойнейший поэт, мудрец, сановник,

Привыкший верить в собственный талант,

Быть признанным, никем неоспоримым.

Казалось, он уж ничему ни рад.

И жизнь как будто проходила мимо.

И пылкие татарские стихи

Уже ветшали и теряли звуки.

За все чужие и свои грехи

Переносил он старческие муки.

Всё то, чем жил, уже пора в музей.

И сам ушёл бы, да пока не время.

Теряя век свой, хороня друзей,

Державин ждал великого знаменья.

В России был он истинно велик.

Но быть её единственным поэтом,

Царём Парнаса, не хотел старик,

Вот почему не торопился к смерти.

Он должен был, покой чтоб обрести,

Найти, увидеть юный, чистый гений,

И дух свой умирающий спасти,

И передать своё благословенье,

Чтоб умереть уверенно: «Жива

И будет жить поэзия России».

От старости кружилась голова,

И иссякали постепенно силы.

Жизнь превращалась в тихий, грустный сон,

И угасали мысли, словно искры.

Но вот однажды был он приглашён

Министром на экзамен к лицеистам.

Была зима. У Царского села

Сойдя с кареты, он пошёл по саду,

И на него тень прошлого легла —

Воспоминанья вызвали досаду.

Вечерний зимний сад был молчалив.

Укутанные снегом изваянья,

Казалось, дремлют – но ещё был жив

В них древний дух любви, страстей, желаний.

Они таились, словно до поры,

Внутри их душ, под оболочкой камня.

Их тайные, далёкие миры

Смущали душу и терзали память,

Напоминая прошлое, когда

Цвели, живя любовью и свободой,

Далёкие отсюда города,

В иные времена, века и годы.

Когда-то он описывал в стихах

И в одах этих жриц, богинь, героев…

И вот теперь почувствовал вдруг страх —

И он уйдёт к ним, в круг их грустный скоро.

Так нехотя и медленно бредя,

Задумавшись, поэт не торопился,

Как будто бы из прошлого идя,

Где собственно давно уж утвердился.

И всё же к лицеистам он зашёл,

Хотя и здесь найти отраду трудно,

Не отдохнуть ни сердцем, ни душой.

Экзамен. Лепет лицеистов, нудный,

О тех науках, нужных, может быть,

Но слишком трудных, не во всём понятных.

Старались многому здесь научить

Всех лицеистов, что ж – весьма приятно.

Но скучно слушать. Впрочем, для него

Начали чтение. И вот читают

Стихи свои, чужие и его.

Державин в них почти что не вникает.

Всё было, как вчера, так и сейчас —

Ни новизны, ни свежести, ни страсти.

Казалось, признак жизни в нём угас,

В лицей приехал, видимо, напрасно.

И вдруг как будто всё исчезло, он

Услышал чистый, звонкий, юный голос:

«Навис покров угрюмой нощи…» В нём

Всё ожило, к знамению готовясь.

Он молодел, меняясь на глазах —

В него врывался свежим ветром гений.

Исчезли равнодушие и страх,

Тревоги, опасения, сомненья.

Он впитывал в себя слова юнца,

Которые могли бы, несомненно,

Смягчить любые жёсткие сердца,

Пронзить собой и мрак ночной, и время,

Пространство необъятное объять

И прошлое, и будущее сблизить,

Великое и светлое принять,

Стать маяком, сияньем новой жизни,

И мыслью зажигать сердца людей,

Вселяя в них уверенность и силу,

Дарить им радость золотых идей,

Желая счастья яркого России.

Встал от стола Державин, чтоб обнять

Того, кто славу Родины продолжит.

Но трудно было юношу догнать,

Познавшего знаменье века тоже.

Спешила жизнь, как прежде, торопясь

В неведомое будущее, словно

Хотела, чтоб не прерывалась связь

Времён прошедших и идущих, новых.

Зовя надеждой, верой и мечтой,

Сулящих людям золотое счастье,

Наполненная вечной суетой,

Трудом, движением и тайной страстью,

Своим разнообразием маня,

Неповторимостью явлений разных,

Страдая, плача, радуясь, звеня,

Даря то боль душе, то светлый праздник.

Стирая прошлого следы, стремясь

Быть вечно юной, мудрость сохраняя,

Цветами яркими скрывая грязь,

Во тьму, как капли света, дни роняя.

Цветя и торжествуя, а порой

Выплёскивая зло и негодуя,

Спешила жизнь. А юный мой герой

О будущем как будто и не думал.

Он, как и раньше, постигал умом

Науки, сущность их воспринимая.

Но с давних пор незримо зрела в нём

Поэзия, всю душу наполняя

Предчувствием неведомых страстей,

Необъяснимой сладостью волнений,

Рождением желаний… Вместе с тем,

Он попадал порой и в плен сомнений.

И иногда охватывала грусть,

И одиночество опять терзало,

Хотя друзей его был тесен круг.

В те дни ему любви недоставало.

Конечно, о любви он много знал

И в тайны все её проник, однако

Реально он её не ощущал,

С ней не смеялся и о ней не плакал.

Но он её готовился найти,

Чтоб оживить в ней сладостные грёзы.

Любовь, с ума готовая свести,

Придёт к нему, рождая счастья слёзы.

Взрослели лицеисты. Каждый день

Дарил им свежесть новых впечатлений.

И их уже не услаждала лень.

Прошло их детства золотое время.

Привыкшие когда-то жить в тиши,

В кругу семьи, в отроческие годы,

Иной приют они себе нашли

В лицее – храме всех наук, свободном

От подлости, и лжи, и клеветы,

Неправды, зла, тщеславия слепого,

Чьи истины, что вовсе не просты,

Необходимы в жизни для любого.

И здесь, в лицее, познавая суть

Явлений жизни, видя в том отраду,

Они решили, что продолжат путь

Своей судьбы, служа великой правде.

И Александр вместе с ними был

Весь увлечён науками, и всё же

Поэзией он больше дорожил.

Он чувствовал – жить без неё не сможет.

Уже узнал его и гордый свет,

Литературный, узкий круг России.

Таланта неожиданный расцвет

Для многих был почти необъяснимым,

Одних смущая новизной своей,

Других чаруя, радуя стихами,

Которых вовсе не было живей.