Рим Юсупов - Гений

Никто не знал. Лишь грохот канонады

Вселял надежду сладкую. Увы!

И вражьи пушки тоже грохотали.

В огне, в дыму, в пыли, в поту, в крови

Жестокий бой солдаты продолжали.

Стон, вопли, ругань каждого и всех,

Всеобщий гул, отчаянные крики,

И плач, и рёв, и даже горький смех —

Всё исторгал бой, страшный, грозный, дикий.

Кто победил, кто проиграл, о том

Никто не знал. Великие потери

И там, и тут. И сник Наполеон,

И потерял в себя былую веру.

Хотя Москву оставили ему,

Опустошённую, в огнях пожара,

Не рад он был великому Кремлю,

Пропитанному горькой, едкой гарью.

А тут ещё настали холода,

И голод всех преследовал упорно.

И погнала французов прочь беда.

Так лопнул план Наполеона вздорный.

Он прочь бежал стремительно, как зверь,

Затравленный, напуганный, угрюмый,

Страдая от бесчисленных потерь.

Сверлили мозг его упрямо думы:

«Как эта полудикая страна,

Народ чей рабством до сих пор измучен,

Меня повергла? Видимо, она

И, правда, стран иных сильней, могучей».

Итак, Победа! Пал Париж. Весь мир

Российских войск увидел мощь и славу,

И всей Европы доблестный кумир,

Российский царь, был восхвалён по праву

За то, что страны все освободил

От гнёта и насилия тирана.

Наполеон, хотя ещё и жил,

Позором бегства был смертельно ранен.

Он медленно и долго угасал

Один во тьме, на острове презренном.

Но в нём великий дух не умирал.

Остановить сумел он всё же время.

Войдя в историю, он для себя

Нашёл весьма значительное место,

Сражений ярость и гром битв любя,

Войны злой гений, стал он всем известным.

Поэт наш юный в годы те не зря

Был полон новых светлых ожиданий.

Прославив одой своего царя,

Он всё же чувствовал и в нём тирана.

Любил гусаров юный наш поэт.

В их удалом, хмельном кругу порою,

Среди горячих споров и бесед

Он мужеству учился у героев.

Здесь о свободе, истине, любви

Шла речь открыто, прямо, без оглядки.

И в чём-то были воины правы,

И были злы на рабство их нападки.

Все ожидали действий от царя,

Который должен был покончить с рабством.

Живя свободой, вольностью горя,

Мечтали все о новом государстве,

Свободном, равном. Но, увы, ни царь,

Ни друг его, всесильный Аракчеев,

Преподнести не захотели в дар

Свободу злой, неблагодарной черни.

И даже сам великий Карамзин,

Историю изящно излагая,

Смолчал о рабстве. Но Александр с ним

Был не согласен, рабство отвергая.

Быть может, здесь, среди гусаров, он

И наполнялся чувствами свободы,

И ими был надолго воспалён.

Они, как искры, тлели в нём все годы

И озаряли жизни славный путь,

И боль, и гнев даря, и вдохновенье.

Любил свободу он не как-нибудь,

Он посвятил свободе жизни время,

Отдав ей сердца пламенную страсть,

Порыв души и разума горенье.

Всё то, что он напишет и создаст,

Весь яркий мир божественных творений,

Всё, всё, до строчки каждого письма

Посвящено свободе от насилья.

Он относился в жизни к ней весьма

Серьёзно, веря в светлый день России.

И от бессилия порой в ночи

Переживал за многих угнетённых.

Он жил, как светом золотой свечи

Во мраке зла, свободой освещённый.

Но что тянуло к вольности его?

Чего хотел он, поднимаясь к славе?

Позором жёг, винил, клеймил кого?

Какое он имел на это право?

Чего хотел, к чему он страстно звал,

Язвить стихами научившись рано,

За что иных безжалостно карал

Словами, души и сердца их раня?

Кого, за что он с детства невзлюбил?

Куда, к чему он собственно стремился?

Какой идеей, чем на свете жил,

Что отвергал, чему всю жизнь учился?

Не став богатым, не приемля власть,

Он всё же не был ни к кому завистлив.

И отвергая ложь, как сердца грязь,

И злость, всё время оставался чистым.

Но жизнь его пока что впереди —

Поэт ещё прощается лишь с детством,

Отечества вдыхая сладкий дым,

Живёт, цветёт, мир познавая сердцем.

А жизнь лицея продолжалась. Дни

Стремительно куда-то вдаль катились.

Растаял дымом призрак злой войны.

Повеселели люди, оживились.

Дух бодрости и славы над страной

Витал, в сердца уверенность вселяя.

И царь, уже Европы всей герой,

Давал балы, триумф свой не скрывая.

В лицее же вдруг распри начались,

Профессора интригами занялись.

На пост директора они рвались,

Доносами к министру упражнялись.

Министром просвещения в те дни

Был Разумовский, от наук далёкий.

Куницин, Вудри, Галич – лишь они

Не вмешивались ни в какие склоки.

Им, истинным профессорам, всегда

Хотелось, чтоб познали лицеисты

Суть их предметов – результат труда

Учёных мира, плод науки чистой.

Как часто Александр вспоминал

Того, который во главе лицея

Со дня его создания стоял,

Кто их любил, возможно, всех сильнее.

Директор прежний, Малиновский, он

На них растратил силы, чувства, страсти.

Он ими жил и светлый дух времён

Старался в них вложить, для их же счастья.

В дни мирные и в дни невзгод войны

Всегда он рядом с ними находился.

Он за отца им был все эти дни.

Он их любил и ими же гордился.

Любя порядок, чистоту, уют,

Как и в быту, так и в умах питомцев,

Он создал им надёжнейший приют,

Обогревая всех теплом, как солнце.

И очень часто юных всех друзей

Он приглашал к себе на вечер, в гости.

Как жаль, не смог дожить до светлых дней

Их друг, отец, учитель Малиновский.

И вот теперь лицей осиротел.

Но был ещё любимец – Галич добрый,

Который просто объяснять умел,

Как будто сеял золотые зёрна

Правдивых знаний, истины, добра

Своим ученикам, весьма пытливым.

Он убеждал их, что уже пора

Талантом мир весь этот осчастливить.

Он объяснял, как будто сам с собой

Беседовал с великим увлеченьем,

И суть, и смысл поэзии святой,

Великое её предназначенье.

Философ умный, в нескольких словах

Он осветить мог каждое явленье.

И исчезал у Александра страх,

Вдруг уступая место вдохновенью.

И чувствуя уверенность в себе,

Наставнику премудрому внимая,

Отдался он, наперекор судьбе,

Поэзии, всю жизнь ей посвящая.

Но в тайне посвящение прошло.

В молчании, грызя упорно перья,

Он ждал, чтоб вдохновение нашло

Вдруг на него, чтобы один из первых

Постиг он лёгкость и воздушность слов,

Бег быстрых строк, образованье мыслей,

Чувств появление, словно даров

Небесных, чтобы жизнь людей возвысить.

Как будто бы послание миров

Пришло к нему из звёздного пространства.