Павел Великжанин - Слова встают с бумаги

Не тронет на асфальте белый лик.

Когда его я мелом рисовал,

Еще не зная струнок сокровенных,

Душа твоя была чужой Вселенной,

Манящей, неизведанной Вселенной,

В которую навек я прилетал.

Домой шагаю. Поздно.

Лишь тень скользит у ног.

Встряхнется сонный воздух,

Почешет мягкий бок.

Ветвями ивы дрогнут

Ресницы тишины,

Но неба плащ застегнут

На пуговку луны.

Опять ни звука в мире,

А в доме – все темно,

И лишь в одной квартире

Неспящее окно.

И на пороге ляжет

Открытой двери свет,

И голос близкий скажет:

«Ну, вот и ты. Привет!».

Это имя не случайно,

Но не каждому открыта

Та булгаковская тайна

В звучном слове Маргарита.

Словно ведьминское зелье

В теплом воздухе разлито:

Первозданное веселье

Овладело Маргаритой.

Черный, белый – грань, как бритва.

Ну их всех! Осталась рыжей.

То ли шабаш, то ль молитва,

Но к чему б я ни был ближе:

К раю, к аду – все равно мне,

И ни в грош сужденья чьи-то.

Я и после смерти вспомню

Это имя – Маргарита!

Сужался свет в дверном проеме,

Сгущалась ночь за гранью стекол,

И тишина стояла в доме,

Лишь кран на кухне еле чмокал,

Да дверь скрипела… На мгновенье

Метнулись тени черной кошкой.

Я про себя считал ступени,

Шаг ускоряя понемножку,

И разрываясь на две части,

Я улыбнулся – чуть натужно:

Могла бы стать моим ты счастьем,

Да только мне оно не нужно.

У затихающего дома

Мы попрощались незаметно,

Как будто не были знакомы

Пять зим. И лишь четыре лета.

Весна сквозь звездные бойницы

Ведет огонь на пораженье,

Но мы с тобой друг другу сниться

Уже не будем, к сожаленью.

Огни в окошках тихо гасли,

Как вымирающее племя,

А я был счастлив и несчастлив,

Причем в одно и то же время.

Опавший лист был так багрян

И формой так похож на сердце…

Лежал, заброшенный в бурьян…

Игрался ветер хлипкой дверцей,

Через которую когда-то

Давным-давно в мой дом вошла ты.

Царица-ночь входила властно

В мой дом средь зарослей осоки,

И скользкий шелк закатом красным

Струился с плеч твоих высоких.

И поцелуи были жарки,

Как языки огня в камине.

Дрожали смутных звезд огарки

И растворялись в небе синем…

С реки ползут ночные тени,

Но нас они не потревожат:

Гремит тамтам сердцебиений,

И в темноте пылает кожа.

Мгновенья замерли навеки,

До междометий сжались фразы…

И лишь рассвет раскроет веки

Стыдливых роз в стеклянной вазе.

В лабиринтах библиотеки

Затеряемся мы с тобой.

В жертву нас принесут ацтеки,

Разукрасив тела резьбой.

Кровь моя и твоя сольется

На священных ножах жрецов.

Мы, обнявшись, летим в колодце,

Где внизу – божества лицо.

Прорастают сердца друг в друга,

Коронары переплетя.

Воздух лег под ступни упруго.

Притяженье забыть – пустяк.

Мы скользим лабиринтом древним,

Где становятся явью сны…

Но манящую книгу-дверь мы

За собою закрыть должны.

Только что-то из прошлых жизней

Будет в нынешней нас хранить,

И от сердца до сердца брызнет

Незаметная глазу нить.

Свою любовь храня упрямо

В ненастьях времени-реки,

Бочком к бочку – катамараном –

Плывут куда-то старики.

Идут, как сросшиеся лодки,

Друг друга за руку держа.

Пускай их путь был не коротким –

Над золотом не властна ржа.

Грустить бы только светлой грустью,

Не торопить бы вечный бег,

И чтоб у всех, пришедших к устью,

Был рядом близкий человек.

О трех типах мебели. Иронично-патриотичное

Америка – офисный стул:

Все можно настроить, как нужно,

Нажал на рычаг, повернул…

Удобно, нет спору.… Но скучно.

Европа – старинное кресло:

Местами потерто и тесно,

Но в нем так приятно ютиться,

Дыша ароматом традиций…

Россия – скамейка в саду:

Как сядешь – занозы в заду,

И дует, и жестко, и холодно здесь…

Но только на ней имена наши есть.

От печи начиналась держава российская,

От печи, да не лежа на этой печи:

Что якутский мороз, что нам стужа мансийская –

Рубим избы, печные кладем кирпичи.

Заметают снега поселения русские,

Из сугробов упрямые трубы торчат.

На восток и на север дорожками узкими

Серебрится просторов холодных парча.

Так с природой суровой страна моя спорила:

Месит глину печник – значит, дому почин!

Видно, русской державы течет вся история

Через устье широкое русской печи.

Все летит в лицо метелицей

Снежногривая орда:

Бьет, сечет, сугробом стелется,

Чтоб стреножить навсегда.

Ни дорожки, ни проталины:

То на спуск, то на подъем

Там, где сами протоптали мы,

Потихонечку идем.

В обе стороны – взгляд орла

Охраняет Руси покой.

Льется солнце на купола,

В наши души течет рекой.

С колоколен заутрень звон

От земли в небеса плывет,

И со всех четырех сторон

Православный встает народ.

Для кого-то он, может, груб:

Редко вспомнит молитв слова.

Но что стоят движенья губ,

Если вера в душе мертва?

Иноверцам не строим плах.

Все под Богом… Со всеми Бог…

Отблеск солнца на куполах

В перепутьях земных дорог…

Я порой бываю счастлив

Оттого, что небо сине,

Оттого, что всем ненастьям

Не сломить мою Россию,

Оттого, что передюжим,

Улыбаясь терпкой болью,

Оттого, что есть на ужин

Серый ломоть с крупной солью.

Над гладью озерной мелькают стрижи,

Ловя уходящее лето.

В воде отражаясь, сияют Кижи

В лучах предосеннего света.

Кресты их похожи на мачты судов,

А парус, невидимый взгляду,

Гудит под напором карельских ветров

И сердцу дарует отраду.

А рядом, на озере, как в старину,

Красивы, стремительно-ходки,

Крутыми бортами ломают волну

Кижанки – онежские лодки.

Тут издавна люди по водам пути

Вершили средь мысов и мелей,

И парус поставить, на веслах грести

Все с самого детства умели.

Тут в каждом селении мастер был свой,

Владевший особым секретом:

Любая их лодка рождалась живой,

Напитанной ветром и светом.

Форштевнем, который по-русски курнос,

Веслом, что в руках узловатых,

И волны, и время пронзая насквозь,