Павел Великжанин - Слова встают с бумаги

Плывут они в белых закатах.

Утром к телам возвращаются души,

С неба в жилища летят,

Где миллионы примятых подушек

Наши портреты хранят.

Солнце-котенок с луною играет,

Трогает лапкой незлой.

Город, проснувшись, глаза протирает

Дворницкой шумной метлой.

Я вписан в этот город, как строка.

Я – клинопись шагов на тротуарах.

Деревья, до последнего листка,

Хранят меня средь рукописей старых.

Ничто не пропадет и не уйдет,

Но прочитать кто сможет эту книгу?

Чтоб там, где переулка поворот,

Увидеть вдруг житейскую интригу,

Размашистые, четкие шаги,

И детские каракули вприпрыжку,

И чье-то восклицанье «Не беги!»,

И чью-то беспокойную одышку.

Мой город помнит миллионы лиц,

Неровные, запутанные строчки,

Из каменной души не рвет страниц,

И чуть вздыхает у последней точки.

Здесь давно вдоль границ полыхали зарницы,

Рвались «гости» туда, куда их не просили,

И построили предки на Волге Царицын

Охранять рубежи расцветавшей России.

Много видели те деревянные башни,

Их сжигали дотла – они вновь вырастали.

Солонцовую сушь люди сделали пашней

И мечи на плуги перековывать стали.

Но опять сквозь века пролегла здесь граница

Между светом и тьмой, между смертью и жизнью.

Запылала вода, но нельзя отступиться.

Город крепостью стал, защищая отчизну.

У планеты, корежимой хворями злыми,

На тебя опирались все меридианы.

Словно оберег свой, сталинградское имя

Надевали на улицы дальние страны.

Над водой поднимается солнце, алея,

И звенят голоса самой лучшей наградой.

С выпускного идем по широким аллеям.

Начинается день моего Волгограда.

Солнце играет на трубах заводов,

Льется на крыши цехов.

У проходных оживленье народа:

Город к работе готов.

Труженик-город, себя создавая,

Вырос в бескрайних степях,

Волгу и Ахтубу соединяя

В крепких надежных руках.

Там, где одна лишь полынь прорастала,

«Тыщеквартирный» встал дом.

Молоды улицы, юны кварталы,

Буйная зелень кругом.

Волжский энергии полон и силы,

Славы рабочей достоин.

И пока Волжский наш есть у России,

Я за Россию спокоен.

Я рос в далеком Зауралье.

Был небогат, но дружен дом:

На велике одном гоняли

По очереди всем двором.

Распугивая кур и уток,

Железный конь летел вперед.

И я, как счастья, ждал минуток,

Когда наступит мой черед.

Один в седле – ватага следом

Бежит со всех ребячьих ног.

Дозваться из окна к обеду

Нас никогда никто не мог.

Но шина старая латалась

Почти что каждые два дня,

И в мягкой почве оставалась

Одна такая колея –

Не перепутать! И нередко

По ней в безбожно поздний час

Отцов суровая разведка

В лесу разыскивала нас…

Катилось солнце катафотом

По безмятежным небесам,

Но с каждым днем менялось что-то,

А что – не ведал я и сам.

Зубчатки все быстрей вертелись,

Велосипед, увы, не рос…

И мы с друзьями разлетелись,

Как спицы лопнувших колес.

Теперь с трамвайного маршрута

Мне никуда не повернуть.

Вот только сердцу почему-то

Тесна порой бывает грудь,

И по ночам все чаще снится

Звучанье ветра в струнах арф,

Когда стремительные спицы

Дороги вяжут длинный шарф.

Как будто вновь рулем рогатым

Велосипед мой воздух рвет,

И я, как в детстве, мчусь куда-то,

Куда – не зная наперед.

Это был хороший городок,

Только очень маленький. Изучен

Был он нами вдоль и поперек,

Вглубь – до корневищ, а ввысь – до тучи,

Что над ним висит одна и та ж –

Маленьких домишек бельэтаж.

Вот мы дотемна и пропадали

В лабиринте рельсов на вокзале,

Лазя меж вагонов грузовых.

Там порою скорые составы,

Пригибая головы и травы,

Мчались вроде молний грозовых,

На мгновенье бросив на перрон

Капли света из чужих сторон.

Меня не ссылали в Сибирь –

В Сибири родился и рос:

Штакетника серый горбыль,

Пакеты на кустиках роз,

Оковы тяжелых одежд,

Мороз, что трещит у виска,

Забытый кругляш-Будапешт,

Отрытый на дне сундука,

И Вечный огонь раз в году,

Райгазом включаемый в счет…

Куда же от вас я уйду,

Что б ни было в жизни еще?

Ветра над полем Куликовым – как шесть веков тому назад.

И, устремляясь вдаль, суровым становится невольно взгляд.

Задумаюсь, глаза прикрою, представлю поле – как тогда:

Иду звериною тропою, из Дона пью – вкусна вода!

Цветет ковыль, по плечи ростом. Тону я в море ковыля,

Где, радуясь тяжелым остям, семян ждет матушка-земля.

Стоит зеленая дубрава утесом средь ковыльных волн.

А ветерок, лихой и бравый, легко взбежал на Красный холм.

Но нет, не только запах пряный горячий ветер мне принес.

Врага почуяв, конь мой прянул, насторожил точеный нос.

Заржал он, мне напоминая, что в поле я – не праздный гость,

А линия сторожевая. И вот, собрав поводья в горсть,

Скачу к своим с недоброй вестью, что тут, сильна, как никогда,

Идет со злобою и местью на Русь Мамаева орда.

А там князья сидят в чащобе, до крови споря, кто главней?

И враг ликует, Русь во гробе топча копытами коней.

Мелькнет ордынская папаха – и гнутся головы окрест.

Сырой земли славянский пахарь убит, поруган… Но воскрес!

Весь русский люд: крестьянин, воин, ремесленник и зверолов –

Встает, решителен, спокоен, услышав звон колоколов.

И Кремль, и Сергиева лавра, во все уделы шлют призыв:

«Едины будем, братья, в главном, вражду усобиц прекратив!»

И, как ручьи, от самых малых, к одной стекаются реке,

Идут дружины под начало московских стягов вдалеке.

Мужая в трудную годину, презрев беду и нищету,

Сплотилась Русь в строю едином: плечом к плечу, щитом к щиту.

О, мать-страна, ты слезы вытри: бойцы шли с верой, не с тоской!

Их вел к победе князь Димитрий, еще без прозвища Донской.

Хоть непростым был путь к Непрядве, мы бой орде готовы дать.

Любой крамоле и неправде единство наше не разъять!

Для поединка с Челубеем избрал монах удел земной:

Сразив – сражен… И солнце, рдея, взошло над нашей стороной.

Весь день оно палило в небе, текло кровавым потом с лиц.

И за бойцом боец, как стебель, булатом скошен, падал ниц.

Но за победу не напрасно мы платим жизнями оброк:

Уже на холм ворвался Красный с полком засадным князь Боброк.

И по степи, огнем объятой, коней усталых горяча,