Егор Косарев - Фонарщик Николай

Завтра в Ялте ожидают прозы,

Сильно разбушуются стихи.

Будьте осторожны, смех и слёзы

Могут статься с этой чепухи.

Неволя мне под фонарём

В глухом бездонном переулке.

Бут и брусчатка, словно булки

С уже застывшим ноябрём.

Фонарь, прохожего причал,

Где путники бросали тени

Свои на сонные ступени,

Мерцаньем саму ночь качал.

Фонарь – прохожему маяк

В открытом океане ночи.

В виду косых и мокрых строчек

Надел цилиндр он и фрак.

Привратником графских ворот

Пролил он света здесь в избытке,

Теперь хранителем калитки

Служит уже который год.

Мимо смартфонов, гаджетов и мониторов,

Гуглов и блогов, яндексов и соцсетей,

Мимо политики и средства от запоров,

Подальше от вечерних новостей.

«Время везде течёт не одинаково,

Там вечности мгновенья, тут века…»,

– Вдова Мюнхгаузена сообщит лукаво,

Пушку с бароном направляя в облака.

Подписчики лайкают, блогеры постятся,

В рунете каждый третий Цицерон.

Философам почаще улыбаться

Напомнил перед вылетом барон.

Там пол луны над крышею висело,

Два друга у разгорающегося фонаря

В промокшей темноте осенней

Встретились на исходе октября,

Где магазин «Амбарный» пиво раздавал,

Да облетевший сырой тополь

Вдоль стены дома старого слонял:

– Кому пивко?!

Дом вглядывался в темноту окнами,

Как сквозь пенсне с пыльными стёклами,

Дружелюбно раскрывая скрипящий рот двери.

Горели в многоэтажках окна,

Светили уличные фонари.

Пивко «Приветливое» от продавщиц кокетливых,

Льётся рекой, пьётся легко,

Там, где луна уже между макушек ёлок.

Под проводами – неводами жэков,

Вдоль небоскрёбов понастроенных, гнетущих,

Над чьими-то балконами, дворами,

Давно привыкшими к вагончикам плывущим.

Мимо забитых всяким хламом мастерских,

Мимо часов, старинных, ялтинских,

Там, где накрыли чью-то крышу лапы ели,

Над акваториею порта полетели

Мы раз в году бесплатно девятого мая.

Над кровлею чьего-то старого сарая,

Вагончик за́ вагончиком в одном строю,

Всё приближаясь плавно к Вечному огню.

Меня запомните едва ли…

И памятник не нужен мне.

Вы мало обо мне узнали,

Я пользу принесу стране!

Я воспарю над облаками,

Как самолёт, оставив след,

И будут все читать веками,

Я скромный ялтинский поэт.

Вращать планету помогаю,

И только подтянув штаны,

Памфлеты вечности слагая,

Спешу зимою ждать весны.

Со лба стерев пот, поднимаю

Я литосферную плиту.

Время сжимаю – разжимаю,

Тенью над городом расту.

Не понижая общий тонус,

Пущу, бывает, реки вспять,

И под пластинку Роллинг Стоунз

Ну, дальше дурака валять.

Под покрывалом звёздной сени,

Вселенной подтянув края,

Как Пьер Безухов, в потрясенье

Вдруг осознал: «Всё это – я!»

Кроссворд вчерашний в ноосфере,

Созерцание, не дыша.

Набросок первый на пленэре

Из под кисточки малыша.

Когда ещё в исходной точке,

Смотреть, дыханье затая.

Матрицы, пиксели и точки,

Да, прав был Пьер, всё это – я.

Сослали старый свитер

В безвременную ссылку

На дачу в Перевальное

За дыры и ворсу,

Кашлатость и растянутость.

Просто из моды вышедший,

Заляпанный вином малость

В задумчивом лесу.

Бродил он звёздным вечером

В степном Крыму у озера,

На проигрыш обреченный,

Поставив на зеро,

И проиграв немедленно.

Духом костра проникшийся,

Сухой листвой увенчанный

Да бурьяном дорог.

И, преданный анафеме,

Забыв, как имя, отчество,

Фирму производителя,

Японских сёгунов,

Холодным утром встретивший

Рассвет над полем ковыля,

В кавычках одиночества

И многоточье снов.

Орехом грецким проткнутый,

Ажиной зверски выдранный,

Заляпанный побелкою

И медным купоросом,

Навылет продуваемый

Ветрами перекрёстными,

Исколотый кинжалами

Шиповника и роз.

Напишет он от имени

Провинций Симферополя,

Ссыльных на поселение,

Выбывших вон с земли,

Поэмы, где нет времени,

А только расстояния,

И всё, что мы, наверное,

Представить не могли.

Деревья-лешие в погоню бросившись скорее,

Пугали переулками вечерними Андрея,

Что на коляске проезжал, фонариком светя.

Деревья ветки задирали, с каплями дождя,

Бросали тени в свете уличных фонарей,

Изображая троллей и сказочных зверей,

Когда в хитросплетении водосточных труб

Луну авоськой веток запутал старый дуб.

Деревья лапами мохнатыми хватали,

И на ветру осеннем скрипели, завывали,

Забрасывали листьями и шишками с вершин

Улицу, ставшую тропинкою в глуши.

Смотрели удивлённо на город поверх крыш,

И ждали терпеливо, когда заснёт малыш.

А после, приходили в сюрреалистичном сне,

Царапая костяной веткой по стене.

В тёмных прудах луж звёзды мерцали, отражаясь,

Прохожие к стенам по краям улицы прижались,

К запертым наглухо дверям, когда из под колёс

Разбрызгивались во все стороны осколки звёзд.

Вдоль сумрачных изгородей, причудливых заборов,

Собранных из всего, что было, огородов.

Мимо дремучих палисадников и гаражей,

Пристёгнутый натянутыми ремнями вожжей.

По горкам ялтинским, подпрыгивая на буграх,

Где тополя стояли молчаливо во дворах,

Заглядывая в окна освещённого жилья.

Там у экрана собралась под вечер вся семья.

И девочка читает книгу под настольной лампой,

От мира ночи отгорожена оконной рамой,

Приподнимая голову над письменным столом,

На тополь смотрит за оконным глянцевым стеклом.

На кухне ужинают и заваривают чай,

Не видя, что снаружи ветер ветки раскачал.

Не думая даже, что по ночным дорогам где-то

Несётся за семь вёрст чья-то скрипящая карета.

Деревья-лешие, будто у Андерсена в сказке,

Макушками кивали вслед Андреевой коляске.

Дуб упустил луну, отвлёкшись только на чуть-чуть,

Когда весь экипаж отправился в обратный путь.

Когда у добропорядочных граждан

Что-то лихое случится,

Все почему-то кричат в один голос:

«Помогите, милиция!»

Никто не кричит: «Помогите, «тамбовцы»,

«Рязанцы», «казанцы», и прочие.

На улицах ра́збитых фонарей

Дни ночей даже летом короче.

Никто из горящих окон не скажет,

Кто лавку в подъезде сломал.

Зато, как всегда виноват участковый,