Дмитрий Дубов - В гостях у Музы

И тогда мой язык закричал,
Что пошли бы вы все и подальше.
И, как видно, навек замолчал,
Чтобы чушь не нести так, как раньше.
Я с голодного детства привык
От обилья испытывать дрожь,
И привык считать мой язык
Правдой то, что считают за ложь…

Я ухожу из дома прочь,
Меня там ждёт подруга-ночь.
Ей свои песни я пою,
Те, что иные не поймут.
Мне нравится она одна,
И с ней я пьяный без вина.
Мне с нею очень хорошо,
В объятья к ней опять пришёл.

О, ночь, любовь моя,
Как подобрать слова?
Хоть и одна всегда,
И тоже влюблена.
О, ночь, признанья час,
Ты всю себя отдашь,
И музе посвятишь
Загадочную тишь.

К тебе бреду опять слепым,
Но ты разгонишь этот дым,
И до утра будешь со мной
Играть красивою звездой.
С теплом все речи о тебе,
С тобою, словно в сладком сне.
Не потеряю никогда,
Любимая моя, тебя.

Ты симпатична и мила,
Мной воспеваема всегда,
И можешь в трудный час помочь,
Прелестница, подруга-ночь.
Ты дышишь мерно и легко,
И до утра так далеко.
Любовью насладимся мы;
Для нас одних еë миры.

Душа, сожжённая дотла, –
Нема.
В ней воцарились тишина
И пустота.
В другой, – печаль её светла, –
Зима.
Ночного неба вышина
И простота.

Она рождает ясность рифм,
Тепло.
Согреет пологом своим
Меня всего.
За нею стрекотанье нимф
Прошло.
Зимою этой не гоним
Никто, никто.

И мне не страшно, если в путь
С ней.
Она весною обернётся,
Верьте мне.
А предают её, так грусть
Злей,
Но Дар пребудет и вернётся
Радость дней.

Ах, как жаль, что я не художник,
Не могу на холсте рисовать;
Называют поэта – «безбожник»,
А поэт хочет правду писать.
А вот если б художником я был,
Я бы правду холсту передал,
И с души всю одежду снял бы,
Всё, как есть в жизни, нарисовал.

Я бы боль написал в красном фоне
Изогну́тою плетью в руке,
И застывшую в горестном стоне
Написал бы я смерть на коне.
Я излил бы чувства бумаге,
Но не так, как банальным письмом:
Написал бы, что знали в ГУЛАГе,
В Магадане мечтали о чём.

Я бы начал с закатного неба,
Что багрянец подарит земле;
Я бы начал с душистого хлеба
И с раздольных российских полей.
Но средь этого благополучья
Я земную вписал бы любовь,
Что трещит, как в сухом лесу – сучья,
И которая бьёт только в бровь.

Я всю жизнь свою сжал бы в картину,
Расписал бы на белом холсте…
Но боюсь, её кинут к камину,
Но боюсь, не поверят уж мне.
Хорошо, что я не художник,
Не могу на холсте рисовать…
Называют поэта – «безбожник»,
Но поэт может правду писать.

И снова меркнет свет наполовину,
Храня в себе печаль ушедших лиц,
И в сумерках песком речным остыну,
Дойдя до осознания границ,
Что в пеньи птиц,
В полночном рокоте тревоги,
Паденьи ниц,
И тщетном ожидании подмоги.

И снова дымом пахнут небеса.
Туман скрывает прошлое надёжно,
Не видно тех, кто раньше был всегда
С тобою рядом, прочно, бестревожно.
Всё стало ложно,
В течении бурлящем судеб студней
Любой стреножен,
Ослепительным сияньем серых будней.

И снова стынет кровь в иссохших жилах,
Запутанных мечтаний палачом,
Ненастье мечется, как имя в ветхих ивах,
И всё, что не предскажет, – ни о чём.
Укрыт плащом,
В предвечной поступи забвенья
Лишь мрак сплочён,
И мерный крик немого запустенья…

Я слишком рано постарел,
Горбом я понял жизнь,
И то, что я в душе согрел, –
Был горький пессимизм.

И он пресытил кровь мою,