Антон Муляров - Наедине с Минотавром

Все такая же родная.

О, Рождественская Русь!

Ледяные кресты на твоих Иорданях,

Серебром рассыпают в крещенскую ночь.

Ледяными перстами мороз обнимает,

Разгоняя все лишнее в разуме прочь.

В реках дыры зияют – ночные купели.

Освятилась крестами вода на Земле.

Крест во льду, крест на небе, крестами синели

Ледяные траншеи на снежном листе.

Звезды, будто треща на крещенском морозе,

Неустанно мигают и словно манят,

Окунувшись три раза, подумать серьёзней…

Оценить, что в себе эти воды хранят!

Кто вступил в них, стопою своей освятивши!

Кто возвысил свой голос: «Сей сын Мой», – сказав!

Кто велел, научив, и народы крестивши

В этой самой воде грех омыть приказав,

дал смиренья пример – от руки человечьей,

Не имевший греха, был водою крещён…

С той поры, вы мне скажите, канула вечность!

Ну и пусть! – Этот праздник на жизнь обречен!

Так гори же на солнце и в тусклости лунной,

Ты сверкай Иордань над Крещенской Землей.

Освещайся вода! Просвещайтеся, люди!

Загорайтеся души Крещенской Зарей!

Наших жизней Боже – Повелитель!

Праздных слов, уныния, а так же,

Духов праздности и власти стрелобитий;

Отжени от наших душ, о, Блаже!

Целомудрия ты даруй нам, терпенья,

В дар смиренномудрия пошли же.

Силу даруй нам любвинесенья —

Чтоб к тебе подвинуться чуть ближе.

Ей, Царю! О, Господи, увидеть

Дай грехи свои, открой нам наши веки.

Ближних осужденьем не обидеть.

Яко благ еси Господь – из века в веки!

Тишина над храмами клубится,

Темной синью реют небеса!

Будто Кто-то хочет возродиться,

И воскреснуть от забвенья сна.

Медлят стрелки в ожиданьи стылом,

Трепет их движения сковал.

Люди в храмах слушали красивый

Голос, что «Деяния» читал.

Звонкий голос в тишине безмолвной —

В храме только он один звучит.

Время встало пропастью бездонной —

Пред Великой Тайной – всё молчит.

Стихло чтенье… звук и тот растерян.

Стрелки бьют двенадцатый аккорд…

Взорван мрак! Ночной туман рассеян!

Мчатся ангелы – невидимый народ!

Зазвени же мир колоколами,

И запойте ангелы с небес!

Совершилось то, чего так ждали,

Радуйтесь – опять Христос Воскрес!

Смерть убита! Жизнь – восстала к жизни!

Светлый луч пронзает терний лес.

Люди вновь нашли свою отчизну!

Вторят Ангелам: «Воистину Воскрес!»

Ну приму примат – ну и что?!

Стану я прелат – ну и что?!!

Пусть мне говорят: «Всё – не то,

В церкви у тебя, Тенето!»

Лучше быть мне тем тенетом —

Только бы ни вашим хвостом!

Я тогда ни тут и ни там!

Хоть бы где, быть скверно хвостам!

И с каких КАМНЕЙ – вот мерси!!

Богу мне кричать – «Вознеси!?»

Тело истлеет, истлеет дело,

Фразы истлеют, истлеют тли,

Съевшие тело. Все время съело!

Время их съело – года и дни!

Мысли не смело, желай не смело,

Дело—не—дело лукавь, хитри.

Мелкие глазки, худое тело.

Мелкой душонкой – слыви! Слыви!!

Но, когда доски, зело неброски

Сверху положат, гвоздем забьют,

Червем поедены эти доски —

Будут не вечный твой, знай, приют!

Дел твоих память тебя разбудит —

Взятого вечностью к жизни той!

Память поступков тебя осудит,

Память осудит – никто иной!

Дети не вспомнят, и внук не вспомнит

Мелкую личность, загнивший плод,

Память тебе лишь все-все припомнит,

Страх поцелует в закрытый рот.

Смерти ужасней, ужасней рубки —

Память поступков – укол греха.

Будут бичами свистеть проступки;

Их не исправить – мертва рука!

Чтобы по смерти мы Смерть не знали,

Помни при жизни и о смерти. Помни —

Совесть при жизни живет делами!

Память поступков – в селеньях горних!

Я весь день припадаю к Псалтири,

Как к колодцу с холодной водою.

И, как после безводной пустыни, —

Наслаждаюсь безбрежной рекою.

Эту жажду унять очень сложно;

Больше пьёшь, а она только крепче.

И не пить для души невозможно —

Только в жажде становится легче.

Я читаю давидовы песни;

Пью один, но глотает нас много.

Пью земного, чтоб в горнем воскресли…

И не жажду в сей жажде иного!

Храм – точно выстрел вверх!

Странный пространства прогиб!

Он оживляет тех,

кто уж почти погиб.

За век почерневший храм

Стенами не рухнул ниц.

Небом повёрнут к нам,

Роскрышью стёртых лиц.

Ссадиной кирпичей

Раненый потолок,

Эхом зовёт врачей…

Кто бы ещё помог.

Святые как будто в ночь

Вышли, Египет спит.

Саже не превозмочь

Светлости их ланит.

И тот хоровод из лиц

Не символ (тем паче art),

В нём пенье Пасхальных птиц,

Души нашей зимней Март…

…в храме лишь тишина,

Стою на доске один,

А за окном дома,

Дым от печных кадил.

Внутри, как извне – темно.

Слышу лишь мерный стук,

Может быть, то в окно

Сотней промокших рук

Дождик стучит во мгле,

В гости желая вплыть…

Я же стою, и мне

Так хорошо здесь быть.

Смотрю я наверх во тьму,

Глазами брожу наугад,

И на себе ловлю

Евангелиста взгляд.

Стань поводом моей молитвы,

Затем её поводырём.

Затем Пристанищем укрытым,

Свещёй, горящею в проём

Двери, чья Ручка позлащёна.

Руном, по утру орошенным,

Затем, стань для души моей.

Введи в чертоги, где страстей

Уже не палят искушенья.

И не оставь без попеченья

Души блуждающей. Возьми

Труд заступленья пред Всевышним,

Чтоб не остаться внешним, лишним —

Избегнуть адовой резни!

К Тебе, как к Взбранной Воеводе,

Приходят страждущих полки,

И в этом слёзном хороводе —

Услышь меня. Сумей! Смоги!!

…И дав душе моей напиться,

И став молитвою моей,

Благослови не РАСТРОИТЬСЯ

В смятеньи бурь, в мельканьи дней.

За три дня до декабрьских нон,

Впервые с момента рождения,

Шлюзы, закованные в бетон,

Вбирают церковное пение.

Рабочие, красную сжавши горсть,

Сконфужено крестят каски…

И к небу просится чья-то кость,

Оживши, как в старой сказке.

И в братских могилах з/к встают,

Расправив худые плечи.