Николай Некрасов - Склонила Муза лик печальный

Манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости, принятый 19 февраля 1861 г., разочаровал многих, в том числе в какой-то мере и Некрасова. Приехав на лето в деревню, в Грешнево, поэт пристально вглядывался в жизнь вчерашних крепостных, пытаясь угадать, что несет им освобождение. Новые наблюдения, размышления о прошлом и будущем деревни, об отношениях между мужиками и помещиками (повод для них давали и действия отца, пытавшегося напоследок еще прижать уже бывших «своих» крестьян) – все это пригодится ему позднее, когда он начнет работать над крестьянской эпопеей «Кому на Руси жить хорошо». И тогда сложность задуманного и осуществляемого уничтожения крепостного права, предвещающего грандиозный сдвиг всей российской жизни, всего ее многовекового уклада станет ему понятнее. Понятнее станет и то, что подобная реформа не может пройти легко и безболезненно, не затронув интересы большей части населения. Недаром появится в поэме поэтическая формула этого события:

В то лето в его стихах не звучала усадебная тема с волнующими воспоминаниями о собственном прошлом, Некрасов писал только о крестьянах. Стихотворения «Свобода», «Дума», «Похороны», «Крестьянские дети» и, наконец, крестьянская поэма «Коробейники» стали отражением его наблюдений, деревенских встреч, событий, разговоров этого лета.

В поэме народ, его дела, чувства, рассуждения становятся предметом изображения, а не только объектом жалости и заботы; автор угадывает в нем источник вечной духовной силы и одновременно видит его участником истории, возможным вершителем судьбы страны. Реформа, при всей ее несправедливости, была делом благотворным, поскольку давала народу шанс проявить заложенные в нем огромные нравственные и интеллектуальные силы. Недаром именно эту поэму первой предназначил Некрасов для чтения своим героям, для народного дешевого издания – книжки, изданные автором, продавались коробейниками по селам и сельским ярмаркам по 3 копейки, и скоро стихи из поэмы зазвучали как народные песни.

А Некрасову в то лето пришлось уехать из деревни гораздо раньше, чем он планировал. Он вернулся в Петербург около середины сентября, когда вокруг «Современника» начались тревожные и трагические события.

Трудно сказать, насколько глубоко Некрасов был посвящен в деятельность своих сотрудников, связанную с противостоянием власти. Скорее всего, предполагал, что такая деятельность осуществляется, в какой-то степени сочувствовал ей, как сочувствовали вольнолюбивым настроениям молодежи многие, но не разделял крайности воззрений членов своей молодой редакции. Ведь он принадлежал по жизни и интересам другому кругу. Однако оппозиционное направление журнала поддерживал и не возражал против того, чтобы в нем печатались антиправительственные материалы. Центром этого вольного содружества был, конечно, Чернышевский, которого, как и Добролюбова, Некрасов по-человечески любил.

Разочарованные крестьянской реформой и ожидая активных народных протестов, журнальные вольнодумцы решили усилить пропаганду, перейти к нелегальной деятельности и всеми средствами просвещать и готовить народ к выступлениям против власти. В июле Михаил Михайлов, руководивший иностранным отделом, привез из Лондона отпечатанную в типографии Герцена прокламацию «К молодому поколению», в которой критиковались действия власти, резко осуждалась реформа и содержался призыв к молодежи «всех сословий» возглавить стихийное крестьянское движение. В середине сентября он был арестован и посажен в Петропавловскую крепость за то, что «с замечательной смелостью» распространил эти прокламации по городу, причем экземпляры ее были даже доставлены по почте некоторым министрам и самому графу Шувалову, начальнику Третьего отделения. Этот арест был первым в новое царствование, он многим казался недоразумением, и столичные писатели обратились с петицией к министру народного просвещения Е.В. Путятину, защищая Михайлова.

Когда Некрасов вместе с другими подписывал письмо, он еще не предполагал, какие беды ждут «Современник». Оно, однако, не возымело никакого действия, а через три недели был арестован другой сотрудник журнала, В.А. Обручев, друг Чернышевского и Добролюбова (его многие считали прототипом Рахметова в романе «Что делать?»).

Беды следовали одна за другой и не отпускали несколько месяцев. 17 ноября умер Добролюбов, и горе этой потери Некрасов преодолевал очень долго. 14 декабря был совершен публичный обряд гражданской казни над Михайловым, и в тот же день, перед самой отправкой его на каторгу в Сибирь, поэт простился с ним в крепости. 18 февраля 1862 г. после недолгой сердечной болезни умер И.И. Панаев, многолетний и бессменный соредактор «Современника». А 27 февраля Обручев был приговорен к пяти годам каторги и бессрочному поселению в Сибирь.

Некрасов остался единоличным редактором журнала, и вместе с Чернышевским они держали его до лета. Но жизнь готовила новые удары.

В середине июня было объявлено о запрещении на восемь месяцев журналов «Современник» и «Русское слово» «за вредное направление». 2 июля был арестован критик Д.И. Писарев за памфлет против «дома Романовых», а 7 июля узниками крепости стали сотрудники «Современника» Чернышевский и Н. Серно-Соловьевич. В конце ноября умер отец, Алексей Сергеевич Некрасов.

Потрясенный всем случившимся, потерей близких людей, жестокостью расправы с ними, горькими потерями, Некрасов писал:

За годы совместной работы он успел понять и полюбить своих молодых коллег. Восхищался их честностью, храбростью, готовностью к страданиям за свои идеи, а главное, стремлением неустанно работать во имя своей цели, действовать. Деятель по натуре, Некрасов глубоко уважал их, сочувствовал многим их идеям, некоторые разделял, но понимал, что сам он – человек другого времени и поколения, иного общественного положения – не может так жить, не готов, как они, следовать политической цели, не готов к борьбе и подвигу. Он живет другой жизнью, иными интересами, хотя и преклоняется перед жертвами, понесенными этими людьми.

Небольшая поэма «Рыцарь на час», написанная в 1862 г., пронизана этими настроениями. В определенном смысле поэт беспощаден к себе, чувствуя себя лишенным того заряда большого дела во имя всеобщего блага, каким обладали его молодые друзья, отсюда его отчаяние и мольбы, обращенные к матери: