Елена Крюкова - Сотворение мира

Обвивает мне лоб мелкий пот.
Я в кольце гулких торжищ — жива.
И ребенок, кривя нежный рот,
Повторяет мои слова.

Я молчу, придвигая уста
То к посуде, то к мерзлым замкам,
То к ладони, где в форме креста —
Жизнь моя: плач по ветхим векам.

Я молчу. Грубо мясо рублю.
На доске — ледяные куски.
Накормлю! — это значит: люблю.
Чад венчает немые виски.

И, когда я на воздух бегу,
Чтоб в железных повозках — одной,
О, одной бы побыть!.. — не могу
Говорить — и с самою собой.

Правда серых пальто, бедных лиц,
Ярких глаз, да несмахнутых слез!
В гуще бешенейшей из столиц
Я молюсь, чтобы ветер унес

Глотки спазм — а оставил мне крик,
Первородный, жестокий, живой,
Речь на площади, яростный рык
И надгробный отверженный вой,
И торжественный, словно закон,
И простой, будто хлеб с молоком,
Глас один — стоголосый мой хор —
Под ключицею,
Под языком.

Ветер-нож, разрежь лимон лица!
Слезный капнет сок…
До конца, до смертного венца —
Черный свод высок.
И когда спускаюсь в переход,
Под землей бреду,
Пулей посылает черный свод
Белую звезду
прямо под ребро…

Белые копья снегов в одичалую грудь
Навылет летят.
Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
Стоит мой звенящий наряд
Колом во рдяных морозах! Хозяин собак
Не выгонит, пьян, —
Я же иду по ночам в лихолетье и мрак:
Туда, где баян.

Скользок и гадок украшенный кафелем мир
Подземных дворцов.
Вот сталактиты светильников выжгли до дыр
Газеты в руках у птенцов.
Вот закрывается локтем несчастная мать,
На грязном граните — кормя…
Мир, дорогой, я тебя престаю понимать, —
Поймешь ли ты мя?!

Тихо влачусь под землей по широким мостам —
Гранит режет взор,
Мрамор кроваво-мясной, кружевной, тут и там,
Мономах-лабрадор!
Господи, — то ли Карелия, то ли Урал,
А то ли Эдем, —
Только, Исусе, Ты не под землей умирал —
Где свет звездный: всем!..

Руки ковшами, долбленками тянут из тьмы
Мальцы, старики…
В шапках на мраморе — меди мальки… Это мы —
Наши щеки, зрачки!
Мы, это мы — это мой перекошенный рот
У чеченки с мешком…
Вдруг из-за царской скульптуры — как песня хлестнет
Крутым кипятком!

Баянист, гололобый, беззубый, кепчонку надвинь —
Сыграй мне, сыграй:
«На сопках Маьчжурии» резкую, гордую синь,
Потерянный Рай.
«Зачем я на свет появился, зачем меня мать
Родила…» — и марш золотой,
«Прощанье славянки», ту землю, что будет пылать
Под голой пятой!..

Мни в руках и терзай, растяни, обними свой баян,
Загуди, захрипи,
Как ямщик умирал, от мороза и звезд горько пьян,
Во широкой степи!
Как колечко венчальное друга неслышно просил
Жене передать, —
Баянист, пой еще, пока хватит и денег и сил
Близ тебя постоять…

О, сыграй мне, сыграй! Все, что мерзнет в карманах, — возьми!
То мусор и смерть.
Ты сыграй мне, как молния счастия бьет меж людьми —
Так, что больно глядеть.
Руки-крючья целуют, клюют и колотят баян,
Руки сходят с ума —
Роща отговорит золотая, и грянет буран,
Обнимет зима…

А вокруг — люди шьются-мелькают, как нить в челноке,
Пронзают иглой
Адский воздух подземки, наколку на тощей руке,
Свет над масляной мглой!
О, сыграй, пока море людское все бьет в берега
Небес и земли,
Пока дедов баян все цепляет худая рука,
Люстр плывут корабли!..

Играй, мой родной! Играй! Он пробьет, черный час.
Он скует нас, мороз.
Играй, пока нищая музыка плещет меж нас
Потоками слез.
Играй. Не кончайся. Стоять буду год или век
У шапки твоей, следя то прилив, то отлив
Людской, отвернувшись к морозному мрамору,
тающий снег — из-под век —
Ладонью закрыв.

…Ну наконец-то я о Ней скажу.

Петлей стыда захватывает горло.
О Ней жужжали, пели, свиристели,
О Ней — меж хладом дула у виска
И детскою бутылкою молочной —
Ругательством тяжелым вспоминали
Или нежнейшим просверком очей…

Молчите все. Мое приспело время.
Я повторить чужое не боюсь.
Я все скажу старинными словами.
А сами мы — из клеток, из костей
Да из кровей каких? — не тех ли, давних?!
Так что же мне бояться?! Все о Ней,
О Ней хотят лишь слушать или ведать,
А коль не послана Она — Ее
Испить на холоду питьем горячим
Из книжных рук, из драненьких тех Библий,
Что пахнут сыростью, прошиты древоточцем,
Или со свежих глянцевых страниц,
Оттиснутых вчера еще, стремглав
Распроданных, расхищенных с прилавков, —

А там все про Нее, все про Нее…

Так нате же, голодные! И вы,
Кто Ею сыт по горло, кто познал
Ее во всех звериных ипостасях,
И в многоложстве, и в грехе Содомском,
И кто Ее, как карты, тасовал —
Одна! Другая! Козырь вот пошел!.. —
Вы, кто Ее распялил на столе,
Чтоб, как Везалий, изучить все жилы,
Где светится отчаянная кровь,
Где бродит мед Ее… вы, жесткие поэты,
Кричащие о Ней на площадях
То, что вдвоем нагие люди шепчут, —
И вы, старухи, зубы чьи болят
И так все косточки к дождю и снегу крутит! —
И вы, мальцы в петушьих гребешках,
Вы, рокеры с крутым замахом локтя
На тех, кто рядом с вами, в тот же час,
В горячем цехе вам деталь штампует
Для всех мопедов ваших оголтелых! —
И вы, девчонки за стеклом сберкассы,
В окошках-прорубях до дна промерзшей почты,
Наманикюренные, в здании громадном —
Затеряные малые рыбешки,
Плывущие зимою океанской,
Которой края нет и нет конца,
Кладущие печать на извещенья,
Мечтающие — все о Ней, о Ней… —
И вы, геологи в своих высокогорьях,
В прокуренной мужчинской тьме палаток,
В вагончиках, где варится на плитке
Суп из убитого намедни глухаря, —
И вы, хирурги в том Афганистане,
Но что еще и в будущем пребудет, —
Вы, кто клонился над ногой мальчишки,
В поту морозном зажигая кетгут, —
А он, родимый, истово кричал:
«Она меня безногого — не бросит!..» —
Вы, все вы, люди горькие мои,
Которых — о, люблю с такою силой, —
С неженскою уже, с нечеловечьей:
Горы, метели, зверя ли, звезды! —
Вы все, любимые, — о, нате же, держите,
Хватайте: вам даю ломоть ее,
Чтоб с голоду не померли, однако,
В разбойном, обнищавшем нашем мире, —
ЛЮБВИ.

Железная кровать ржавеет.
Нагие трубы за окном.
В ночную фортку звезды веют,
Покуда спим тяжелым сном.

Скрипят острожные пружины.
И в щели дома гарь ползет.
Чугунной глыбой спит мужчина.
И светел женщины полет.