Елена Крюкова - Сотворение мира

Там муж жену целует сотни лет —
Уста, запястья, в жемчугах браслет,
Снега ланит растают под рукой,
Живот застынет льдяною рекой,
Но дождь во чрево брызнет золотой
Подземной, поднебесной красотой!..
Так вот какая ты, любовь в Раю —
Тебя в лицо я, плача, узнаю…

А звезды там ручные!.. В зимний круг
Собьются — и берут огонь из рук:
Клешнястый Рак и бешеный Телец,
Баран — царь среди звездочек-овец,
Две Рыбы — Трилобит и Целакант,
И Скорпион — хвостатый музыкант,
И пылкий Лев, и льдистый Козерог —
Огонь едят и пьют!.. Огонь у ног,
Огонь в руках моих, — я их пасу,
Зверей родных, — во огненном лесу,
И я стою, охвачена кольцом
Огня! Лоб стянут огненым венцом!..
И горным хрусталем улыбки — рот:
Там человечья плоть в огне поет,
Там человечья плоть поет в земле!..
Там папоротник светит на стекле —
В мороз — цветком купальской радуги!..

Уйди.
Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.
Не суй во пересохшие уста
Мне снадобий, где соль и кислота.
Не хлопочи — с намоченным тряпьем
К виску. Мы все когда-нибудь умрем.
Я не хочу в подвальную юдоль.
В битье посуды. В водочную боль.
В больницы, где на лестницах лежат.
В плакатный красный яд и детский мат.
Уйди. Ступай обратно в черный Ад.
А я — в Раю. Мне нет пути назад.

Черная, огрузлая, седая,
Побрякушками, лампадками увешана,
Как цыганка старая, гадает
Старикам насупленным, среброзубым женщинам:

— Дети ваши будут нюхать сладости,
Грызть рожки медовые!..
Будут жить они в любви и радости,
Позабыв столетие бредовое…

Машет ель руками черными.
На мулаточке игрушки — сладкими клубниками.
А ветра по площади просторные
Машут флагами над сморщенными ликами.

Машут флагами — еще багряными!
Отрывают жесть со крыш серебряных!..
А пойдут из магазина пьяные —
Выдохнут: «А ель-то… как царевна…»

И заплачут пьяные, и выпьют из-за пазухи,
И засунут снова под тулуп питье горячее:
Их сынки — в земле сырой. Им — праздник памяти!
Очи радугою слез горят, незрячие…

Ах ты, ель, ты черная, дородная.
Не маши ты им стеклярусом-подвесками.
Впереди еще — беда народная.
Впереди еще — жальба голодная.
Дай напялить нам наряды новомодные,
Прицепить ко шляпам слезы новогодние,
Дай помыслить нам, что мы — клейменые! — свободные,
Дай полакомиться
Петушками детскими.

Ну что же. По-галочьи тут постою.
На паперти раньше — вот так…
Не сдобой-халвою я тешу семью,
А тем, что — за рупь и пятак…

Детишки!.. Я их — на амбарный замок
От лютых гостей заперла…
А тут — душит горло горжеткою — смог,
Витринные лгут зеркала.

Когда завинтишься Галактикой, ты,
Спиральная очередь?.. Эй,
Взамен моей выпитой вмиг красоты,
Торговец, клади, не жалей —

На ржавую руку орловских весов —
Гранитные сколы капуст,
Моркву, что промаялась до холодов
В подвале, что — Космосом — пуст!..

Закрыла глаза в очередной тюрьме…
Качаюсь — то ль танец… то ль сон…
И брежу: гудит, налетает во тьме
Малиновый, сливочный звон…

Гудошники в медные дудки дудят…
И паюсный хлеб — на возах…
Чувашки в сапфирных сережках глядят,
И в лезвийных — бесы! — глазах…

Колеса медовые снежный атлас
Прикрыл… И разрезами семг
Над церковью — радуга!.. Ягодный глаз:
Слеза виноградины — сок…

И лапти — что кружево!.. И Хохлома —
Янтарь по сапожной смоле…
И воск буженины!.. Схожу я с ума…
И брови детей — в серебре…

И девушки — шейки их в рюшках-шарфах,
Шапчонки куничьи долой! —
Толпятся у короба: амброй пропах,
И мускусом, и резедой!..

Флакончик духов кто в кулак мне сует?..
О, запах — Египет… Марсель?..
Но брежу, но вижу — толпится народ
Поодаль, где грозная ель!..

Ну, здравствуй, Царица в висячих серьгах,
В смарагдовых бусах до пят!..
Ты держишь златых соловьев на руках
И снежных пушистых котят!

А пряники — ниже, а тут — мотовство:
Алмазов ли, стразов не счесть!..
То входит копьем под ребро — Рождество…
То — было… То — въяве?.. То — есть!

И вдруг все уставились в море небес,
Сверкающих синью святой:
Раздвинув руками заоблачный лес,
Шел Ангел.
Зажглись под пятой

Морозные крыши! Лимоны дымов!
Багрянец одежд Его жег
И Север с раскольничьим духом псалмов,
И. С бубном, раскосый Восток!

Шел алый тот Ангел.
Держал узкий меч.
Держал его вниз острием.
Горели власы наподобие свеч,
И синий горел окоем.

И я увидала: за Ним, за спиной
Его, где летели крыла, —
Огнем занялся зимний мир ледяной,
Земля, где отвеку жила!

А красный тот Ангел все шел и молчал!
Глаза Его были страшны,
Огромны… Он ими юдоль примечал
От голубя и до Луны.

Весь мир застывал во багряных зрачках,
А Он все глядел и глядел —
На иней, что солью искрил на крестах,
На Божий последний удел!

Я, щеки зажавши, следила пожар!
Мир красен! Но Ангел — красней!..
Зачем Ты в ладонях сей меч удержал?..
Не поднял — в безумье огней?!

Ну что Ты стоишь?!
Ну — скорее казни
Наш праздник в венце литургий!
Взмахни! Отсеки все цветные огни
Январских ночных панагий!

И головы храмам златые сруби!
И людям сердца поизрежь!
О, даруй нам смерть!
А потом — возлюби.
А после — закрой эту брешь.

И я на колена упала пред Ним,
Пред кровью Его и огнем!..

…А люди запели:
— Давненько стоим…
Уж ночка, — а встали-то днем…

И я разлепила глаза в забытьи.
И я поняла, кто таков
Наш век окаянный, и братья мои,
И голод — во веки веков.

И, в смоге, перед иконостасом реклам,
Молитвою — ценник шепча,
Я так зарыдала
По красным крылам,
Взмывающим
Из-за плеча.

Вселенский холод. Минус сорок.
Скелеты мерзлых батарей.
Глаз волчий лампы: лютый ворог
Глядел бы пристальней, острей.

Воды давно горячей нету.
И валенки — что утюги.
Ну что, Великая Планета?
На сто парсек вокруг — ни зги.

Горит окно-иллюминатор
Огнем морозных хризантем.
И род на род, и брат на брата
Восстал. Грядущего не вем.

Как бы в землянке, стынут руки.
Затишье. Запросто — с ума
Сойти. Ни шороха. Ни звука.
Одна Египетская Тьма.