Дмитрий Русин - Другое озеро. Стихотворения

Как два сыча, в УАЗике сидим.
Село, и осень, кажется, среда.
И он (водитель) говорит мне: Слушай, Дим!
Вот как ты думаешь? Я мыслю иногда:
Россия же… Россия… это всё —
Реально же, как мы же изучали,
Душа, кирза и Пушкин, то да сё,
Вон то вон поле, дедовы медали.
И день ещё заварку в каждый чай,
За что не знаю уж, но всё же посылает.
И мы в УАЗике сидим, как два сыча,
Среди миров, и Бог об этом знает.

В ночи на холмах, где три сотни лет
назад ходил кочевой калмык
и стоял на вершине анахорет,
а потом ушкуйник искал родник —

там на пустых, как ведро, холмах
ничего хорошего не растёт
и от неба дичает уже в глазах,
и от страха будущее орёт.

Только ты всё равно приходи… ходи…
Ночью сюда приходи – смотри,
как вода заполняет собой следы,
и костёр, как рыба, не говорит.

Всё сломалось от радости и любви,
ничего теперь уже не спасёт.
Индикатор заряда щас догорит,
и останется только вот это всё.

У всякого счастья имеется привкус грядущего.
Так в окруженном городе смотрят кино и поют, как прежде.
Грядущее пишет послания всюду прозрачной тушью,
и мы ничего не видим, и нет никакой надежды,

что нас вот минуют как-нибудь перемены,
что город проснётся, и нет канонады фронта.
Нет, не надейся ни капли на эти родные стены.
Просто оставь им в рамочке своё золотое фото.

Грядущее ставит с размаху жирные точки в наших
ещё не написанных, не придуманных предложениях.
Точки за точками – младше ты или старше,
или в прекрасном возрасте скорби и сожаления.

Грядущее, комкает лирику в мокрый, смешной платочек
и говорит под руку: «Послушай меня, послушай!
Только в одном направлении вовсе не встретишь точек —
это когда на земле ещё торопятся к Богу души».

В этом фильме всегда бы падали листья —
Чаще кленовые, реже какие-либо другие.
И медленные прохожие ходили бы и ходили,
И закадровый голос читал и читал Тарковского.

А в центре сюжета была бы такая штука:
Родные братья друг друга возненавидели,
Но поскольку с неба – без остановки листья,
Они разошлись бы и прожили бы в печали,

В тоске друг о друге такие долгие жизни…
А потом бы случайно пошли в сентябре навстречу.
И всё бы в мире, как сердце, остановилось,
И только листья сыпались бы сильнее.

Всегда вспоминаю опушку дубовой рощи —
место, в котором никогда не был.
Время раннее, светлое, даже ночью,
Как и бывает на самом пороге неба.

Все дороги издали сходятся на опушке.
Пути у всех дальние, времени тоже много —
Можно и странника в этой тени послушать,
Облокотясь о воздух, замерший от восторга.

Есть города, которые мы проходим
насквозь и, как правило, рано утром —
Чужие, счастливые, странные пешеходы.
Только насквозь. Только голуби смотрят мудро.

Вот поворот, и рукой до заветной рощи…
Ноги устали, и нету в кармане хлеба.
Без Тебя, Раввуни, в мире, как будто, проще.
Только с Тобой я везде на пороге неба.

Хорошо нам здесь, Господи!
А давай мы поставим палатки —
Тебе одну, Моисею одну, Илие одну.
Хорошо нам здесь,
и в город уже не хочется.
Хорошо нам, Господи —
хорошо с Тобой.
Хорошо нам – ловить и готовить рыбу
у ног Твоих, Господи; хорошо – вести
к Тайному вечеру
незнакомого человека,
хорошо нам – звать его
братом или сестрой.

Здесь хорошо нам с Тобой – отныне,
даже и в тяжком краю, в пустыне,
ибо, знаем, напьёмся Тебя
из простых ладоней
своими слезами
Твоей Любви.

«Когда война – сегодня, послезавтра?»
«Кто правду скрыл, кто правду говорил?»
Я никому и сам себе не верил,
И день сегодняшний вчера ещё забыл
В большой траве на склонах Приуралья.

Ничейный дом, ничейная дорога,
Ковыль не разумеет по-людски.
Наганы ржавые, монеты и подковы
Давно остыли и унялись, как и всё
В большой траве на склонах Приуралья.

Неси, неси сюда свои печали,
Мы вслух об этом тут поговорим,
И нефть закончится, и деньги загорятся
У всех у нас, вообще у нас, у всех
В большой траве на склонах Приуралья.

Избу, как водится, поставишь без дверей,
И поживёшь, и весело уступишь
В свой час седьмой воде на киселе,
И отойдёшь во область поговорок
В большой траве на склонах Приуралья…

Где твой компас и посох
Ещё на полвека в пути?
Поезда на откосах,
По небу никто не летит.

Этот сумрачный лес
Надлежит нам, похоже, пройти
Маршрутами слез.
Только ты не спеши – не грусти:

Всё рождается здесь —
В этой чаще недобрых теней:
И прощенье, и месть;
Пробивается пух на спине.

Вот и посох, и компас —
Молитва простая твоя.
Если всё-таки Бог даст,
Согреет и плащ января.

А что бы на это сказал Спаситель?
Ни слова, ни жеста, ни даже взгляда.
Как будто вокруг все итак понятно:
Ветер на озере – просто ветер,

Как раньше. А мы в эпицентре бури
И наши лодочки опрокиды…
Ни слова, ни дела – Он просто рядом —
Спит на корме, или даже ближе…

Берёзка на крыше советской пятиэтажки
Просто растёт и не старается показаться
Каким-то намёком в сторону «этой Рашки».
А люди внизу, кажись, начинают драться.

А люди внизу уже все лежат вповалку,
И верят на слово всякому Цицерону.
Берёзка на крыше растёт и ей никого не жалко.
Вернее – жалко, но как-то вот по-другому.

Соседский пёс по кличке Арчибальд,
Безродный друг детей и добрых пьяниц
Меня послал опять куда-то вдаль —
В страну зацикленных и выдохшихся пятниц.

О не зови и больше не звони!
Дурная хворь по имени мещанство
У всех, как смерть, с рождения в крови.
И хорошо, и ладно, и прекрасно.

А я пойду, мой милый Арчибальд,
По сентябрю, как ходят по канату,
И выроню заветную медаль,
А так и надо как бы – так и надо.