Ashiel Neronamyde - Избранная Тьмой

Я так люблю тебя…

Мы с тобою душою и сердцем близки.

О, мой брат, я боюсь умереть от тоски,

Если ты вдруг надолго покинешь дворец.

Я, терзаема скорбью, что маршал де Рец,

Свою душу бессмертную дьяволу дам,

Чтоб к твоим припадать раскалённым губам.

Дорогой, мне так мало лишь братской любви;

В алых сумерках в спальню меня призови:

Я желаю греховных смешений крови –

Отрави меня страстью своей, отрави!

Разорви шёлк одежды могучей рукой,

Расколи мой угрюмый и тяжкий покой!

Овладей мной жестоко, возлюбленный брат!

Разрушителем стань этих девственных врат;

В своё лоно давно я алкаю принять

Твоих чресел белесый пылающий яд.

***

О, я чувствую, милый, твой пламенный взгляд;

И вокруг никого, и мной сброшен наряд.

Под тобой распростёрта, и сладостный стон

Возносился с террасы в тугой небосклон.

Ты каждый день по малому кусочку

Срываешь жадно плоть с моих костей.

Как Прометей, без права на отсрочку,

Я буду блюдом главным без затей.

Я каждый день без дома и покоя:

С восьми до полночи меня жуёшь.

С полночи до восьми всё кожа скроет.

И я мечтаю, чтоб колючий ёж

Был сварен в цианиде с перцем

И в белой миске подан на обед.

Вдруг ты отравишься, и сердце,

Не выдержав обжорства долгих лет

Устало остановится. И смерть

Сожрёт тебя, Великий поглотитель,

И кости сплюнет в каменную твердь,

А я покину смрадную обитель.

В каждом слове, в каждом шаге –

Жизни пульс.

Не певучесть древней саги –

Ну и пусть.

***

В этом городе всё будоражит,

В этом городе пахнет свободой:

Тут ленивым котом не приляжешь,

Отбиваясь капризом природы.

Ты, пособник великих амбиций!

Если хватит стремленья и силы,

То неважно, плебей иль патриций –

Ты взойдёшь на вершину Пальмиры.

Только помни, что в трепетном блеске

Ты не должен терять человека,

Ты не должен игрушкой на леске

Прозябать до скончания века.

В мире есть города с доброй сотнею лиц,

С утончённостью чёткой веков и границ,

С лабиринтами улиц, проулков, идей

И громадами масок, дворцов, площадей.

В мире есть города, что смеются зимой;

Есть и те, что не спят даже ночью немой,

Или те, что пропахли солями морей,

Или те, где сам воздух светилом согрет.

Среди них, точно жемчуг в короне царя –

И изыскан, и бледен, что летом заря –

Он, спокойный и гордый, стоит на Неве,

И прозрачен, и ровен под стать тетиве.

Он поёт голосами холодных ветров,

Разрывая минувшего тёмный покров,

Или шепчет в загадочных брызгах дождей –

То как друг и защитник, а то как злодей.

Будь он хмур или весел, его красотой

Очарована я, точно смертный простой.

Питер я оставляю, мечтая опять

По проспектам мистическим этим гулять.

Ты стремишься ко мне, как к свече – мотылёк,

Огорчаясь, что путь твой тернист и далёк.

Только я – не свеча и не солнце, не свет,

В буйство звуков ворвавшийся пламенный цвет.

Я живу не в твоём аскетичном краю,

Вместо песен весенних я холод пою;

Тот огонь, что мерещится там, впереди,

Погасили давно проливные дожди,

Остудили крикливые вьюги, и он

Обратился в сверкающих льдов перезвон.

Ты замёрзнешь среди бесконечных снегов,

Проклиная своих отчуждённых богов.

Если хочешь взглянуть ты на небо опять,

Поверни, поверни же шаги свои вспять!

Безнадёжный тобою предпринят поход –

Не заслужит восторгов, историй и од!

Нет, не важно, что май у тебя на дворе –

Эти земли извечно в моём декабре!

И я знаю, что сгинешь ты в стылой воде,

Устремляя свой взор к неприступной гряде…

Я – пульса нервное биенье

И свет немеркнущих очей;

Я – отрицание и рвенье

В чреде случайных мелочей.

Я – украшение на шее,

Я – книга мрачная без слов

И труп, заваленный в траншее,

И старый лживый богослов.

И в эротических виденьях

Я обнажаюсь до костей,

Чтоб испытать твоё терпенье

И знанье собственных страстей.

Я расскажу тебе о тайне,

Что каждый день с тобой живёт –

Иносказательно, случайно

И всё почти наоборот.

Я так подсказки разбросаю,

Чтоб ты смогла меня понять

И чтоб догадки парой саев

Язвили разум твой опять.

В тёмной горнице стою я на столе

Средь предметов, едва видимых во мгле.

О, вам, верно, лучше и не знать,

Что за истины вещей скрывает рать.

Гримуары, склянки зелий, острый крюк,

Корни трав и скованный недуг,

Части тел животных и людей,

Миллион злокозненных идей…

Я – чернильница в покоях колдуна,

И возможность мне была дана

Ведать тайн его ужасных мрачный рой,

Выводимый бледною рукой.

Мириады кожаных страниц –

Письмена кровавые горят;

И в обложках с сотнями глазниц

Все несчастья мира дремлют в ряд.

Не всю жизнь вместилищем чернил

В катакомбах этих провела;

Помнишь, чернокнижник, ты любил?

Помнишь, я была тебе мила?

Я – тогда совсем ещё юна –

Испугалась взглядов и молвы.

Я отвергла чувства колдуна,

И пылали местью реки, рвы.

Город ты терзал до той поры,

Пока жители не выдали меня.

В подземельях я страдала от жары

И запястия скрутившего ремня.

Изощрён умом, ты обратил

Моё тело в металлический сосуд.

Лучше ты тогда меня убил –

Я б вовек не знала этих пут…

Да к чёрту ваш хороший вкус, композицию, качество! Я хочу быть популярной!

Ты так истово веришь в свой гений,

Что мне, право, становится жутко:

Из такой феерической лени

Могут выйти лишь глупые шутки.

Но не нужно, не нужно печали:

Хоть и нет ни мозгов, ни таланта,

Сделай наглость оружьем вначале,

Пыль пусти, как заправские франты.

А потом всё пойдёт, как по маслу,

И бездарные эти памфлеты

Воссияют, как солнышко ясно,

И ты будешь толпою воспета.

Будут сотни кудахчущих куриц

Трепетать от немого восторга;

Ты – звезда огламуренных улиц

С ароматами старого морга.

«Космополитан» – это как Библия!

«Вог» с «Гламуром» – вот два Евангелия!

***

Твой священный Коран отпечатан на глянце.

В упоеньи смакуешь страницы его;

В удовольствии щёки пылают румянцем

И сознанье грозит прочь утечь с берегов.

До чего просвещён уникальный твой разум!

Ты слепым и глухим утешенье несёшь!

Ты свободу с покоем даёшь раз за разом –

Осознанье того, что не моден уж клёш!

О, святая! Как жили мы глупо, презренно: