Владимир Коробейников - Строки про жизнь. Стихи

И слабеют и память, и взгляд,
и шуршат тихим шорохом звуки…
К сожаленью, пути нет назад,
утешения нет от науки…

Тем важнее становится нам,
то, что раньше не замечали,
Не ценили, спешив по делам,
на потом, как всегда, оставляли…

Все, что лучшее, мы соберем.
Драгоценности наши в общении.
И сейчас мы с тобой не вдвоем!
Погляди – не одно поколение!

Где дождь шумел костлявый,
как палкой бил листву,
косил густые травы,
там тихо поутру…

И в жизни так бывает:
напастей бьет волна,
ломает все, сметает…
Вдруг утром – тишина!

День новый наступает,
и солнышко встает.
А слезы просыхают,
и вновь душа поет…

Над березой белой
ель-то голубая.
Всю-то жизнь несмелый —
знать судьба такая…

Вот весна проходит,
лето, осень следом…
Смелость не приходит,
хоть прошу об этом…

Сколько потерял я,
убегал, скрывался.
Вроде поднимался
и опять срывался!

Эх, зима-старушка!
Вновь я не у дела…
Облетели листья,
хвоя поседела…

Как и был, остался
все такой же – робкий…
И бреду по жизни
не дорогой – тропкой…

Мы усыхаем, ужимаемся.
Хотя, конечно, жить стараемся.
Уж ничему не удивляемся.
И как-то реже собираемся…

И тянет нас все чаще в прошлое,
там где далекое хорошее,
где золотое и прекрасное,
как понимаешь в дни ненастные…

Но не грустите братья с сестрами!
И не томитесь вы вопросами.
Ведь жизнь сегодня не кончается,
а, может быть, лишь начинается…

Глядишь, все в корне поменяется!
Ведь мир циклично обновляется,
и не уйти от диалектики.
Чудесно будет все – поверьте мне!

Я посох тяжелый в руку взял.
Буханку хлеба в котомку.
А все остальное оставлю вам,
мои дорогие потомки.

Последний взгляд, воды глоток.
Путь впереди самый трудный
покажет, как выучен жизни урок,
и тянет ли груз подспудный.

Я скину не годы, а чувств шелуху
и мыслей бессвязных потоки.
Что ценно воистину, то унесу,
а ложное сброшу до срока.

И легкою станет моя душа,
и звонким – мое тело.
Тогда я узнаю, что есть благодать
и мудрость, и правое дело…

запасный выход
и молоточек
еще найти бы такую точку
чтоб враз ударить
и вдрызг стекло
чтоб выйти туда
где светло и тепло
а здесь в салоне
жарко и душно
и ты понимаешь
никому нужен
и то что время твое ушло
и это нисколько не смешно
но все над тобой
почему-то смеются
туда где любим был
уже не вернуться…

Дай-ка сяду я рядом с тобой.
Положи-ка мне лапы на плечи.
Языком оближи, полечи слюной —
сразу станет мне много легче.

Ты в восторге, ты любишь меня.
Для тебя я – лучший на свете!
Друга верного славно обнять —
мы с тобой словно малые дети!

Я подергаю чуткие ушки твои,
потреплю твою милую морду.
Побегу, а ты меня догони.
Порезвимся, как будто мы молоды.

Но немного, дружок, пробежали с тобой.
Запыхались и оба устали…
Да, стары, и пора уходить на покой,
хоть не все еще зори встречали…

Я прошу – ты еще поживи.
Обещаю – и я постараюсь.
И не плачь, веселее хвостом верти.
Что со мной? Я куда уплываю?

Есть люди жизнерадостные,
а есть и жизнепакостные.
Улыбкою первые светятся.
Вторые исходят злом.

А есть нитудынисюдышные.
Они равнодушны к ближнему,
болтаются на поверхности
И не уходят на дно.

Как мало их – жизнерадостных.
Как много их – жизнепакостных.
Но больше всего нитудынисюдышных.
Не веришь? Смотри вокруг!

Но есть еще загребущие.
Они как коровы жующие.
Для них этот мир прекрасный —
с сочной травою луг.

Сам на себя оглянулся.
Сам себе ужаснулся.
Хоть не корова жующая,
Но не сподвигнут на лучшее…
И уж совсем непонятно мне —
да что же я делаю тут?

Простите все, кого обидел —
в гордыне правды я не видел.
Прости отец – твой блудный сын
был эгоист – ведь он один.

И хоть я очень изменился —
суровой жизнью полечился,
но, все равно, в долгу остался
теперь пред дочерью своей.
И, как бы я не извинялся,
вердикт один: душой – злодей…

Жизнь промчится под иль над,
точно – никогда!
Планы в «молоко» летят,
в прошлое года.

Оглянуться хватит ль сил —
сердце заболит.
Тот, кем быть обещан был,
сам собой убит.

И на кладбище надежд
серый крест гниет.
А убийца как-то меж
тем и тем живет.

Оглянуться хватит ль сил —
сердце заболит.
Тот, кем быть обещан был,
сам собой убит.

Кручу я пленку старую —
года восьмидесятые.
Родители не старые,
и мы едва женатые.

Жена моя красавица,
и даже теща стройная.
Мне все на пленке нравится —
там жизнь наша привольная.

Вот мы в пруду купаемся,
на карусели кружимся,
Природой наслаждаемся,
на даче дружно трудимся.

Вот наша кроха милая!
Ползет она, старается.
Головку держит с силою.
Как славно улыбается!

Шажочки ее первые —
еще движенья робкие.
Судьбы листочки белые.
Души цветочки тонкие.

Кручу я пленку старую.
Года восьмидесятые.
А рядом внук мой славный,
пока что маловатый…

Друзья мои, чего же вы хотите?
К чему стремитесь вы, мои друзья?
Опять в делах, торопитесь, летите…
Остановиться почему нельзя?

А я прошу совсем, совсем немного —
совместной теплой долгой встречи
за чашкой чая, а не у порога.
Пока не вечер, еще не вечер…

«Так не грусти, – мой ум мне говорит, —
И радуйся тому, что ты имеешь».
Но плакала душа моя навзрыд,
и сердце бедное от тяжести немело.

Вот воля резко вздернула узду,
но чувства всё несли, несли куда-то.
Мой голос провалился в хрипоту,
и я пропал, казалось, безвозвратно.