Елена Степанян - Егорушка. Повесть о художниках

Отвели Егорушку к детишкам постарше,
Стал он с ними учиться и грамоте, и счету.

И однажды, когда все из класса вышли,
Подтащил скамейку под грифельную доску,
Взобрался с ногами,
Схватил кусок мелу
И таких двух ангелов нарисовал,
Словно целый век рисовать учился.

Весь сиротский дом сбежался
Теми ангелами любоваться.
А Егорушка нисколько не гордится,
А смеется и от радости пляшет.
– Ну, голубчик, рисуй себе вволю.
Хоть и дорога бумага, будет тебе и бумага.
А уж мелом – рисуй где тебе угодно.
____________________________________

А в столице уже рескрипт готовят
И во все концы рассылают.
Велено выявлять к рисованью способных
И везти в Петербург в Академию художеств.

Повезло Егорушке —
Попал под рескрипт под свежий.
Свежий-то рескрипт всегда исправно выполняют,
А через год про него и позабыть могут.
……………………………………………………
……………………………………………………

До чего же в Академии прекрасно!
Вся она – как сказочный город.
А каким наукам там учат!
Да они лучше любых сказок.

Учителя Егорушкой довольны,
Сам все схватывает,
Ничего объяснять не надо.
Только вот француз порой смеется:
– Правильно говоришь, да вот с большим опозданьем,
Так, поди, пятьсот лет назад говорили.
____________________________________

Дни идут неспешно,
И каждый новый день сулит радость.
Но подкралась к Егорушке тревога.
Видит он – за окнами все темнее, да темнее.
В темноте встаем,
В темноте гулять выходим,
Солнышко неяркое только взошло —
И уже его нету.
– Что же с нами будет, Илья Матвеич? —
Спрашивает у наставника Егоров.
– Неужели совсем во тьму погрузимся,
Будем жить со свечками да с луною?

– Потерпи, Алешенька, – отвечал наставник —
Вот пройдет столько-то да столько-то денечков,
Свет начнет прибывать,
А потом такие светлые дни настанут,
Что и не увидим, как солнце заходит.

Как обрадовался Егорушка:
– Да это же как в Божьем граде:
И языцы спасены во свете его пойдут,
И нощи не будет ту .

Изумился наставник, сказал учителю Закона Божья:
– Калмычонок-то наш попом родился.
Не пойти ли ему по духовной части?

– Что ты, что ты, Матвеич! —
Замахал тот руками.
– Ты не знаешь, как поповский хлеб горек.
А хороший художник сам себе хозяин.
Он и в церкви сгодится,
И в военном министерстве.
____________________________________

Учится Егорушка, усердствует, рисует.
Гречневую кашу запивает шипучим квасом.
Всех он любит, и все его любят.
И так было бы хорошо,
Когда б не эта птица.

Просыпается Егорушка до того, как зазвенит колокольчик,
А она уже сидит снаружи на оконной раме.
Поскребет по стеклу коготком,
Аж невмоготу от этого звука.
А потом не то запоет, не то застонет,
Ну до того тоскливо!

А порой они вдвоем приходят
Та, другая, не поет, не плачет,
Втянет голову, вся сожмется
И дрожит печальным комочком.

– Как же им помочь? Чем же их утешить? —
Думает Егорушка и наконец догадался.

Встал он тихонько, чтоб не разбудить других ребятишек,
Подошел к окну и сказал птицам:
– Страшно вам, что день ото дня все темнее?
А вы не плачьте, вы терпенья наберитесь.
Скоро станет светлеть,
А потом придет день – такой прекрасный!
Все будут петь от радости,
А ночи совсем не будет.

Ночь в Петербурге.
Кому снятся сны, а кто спит без снов.
Кто уснуть мечтает,
Кто Вольтера листает,
А в Михайловском замке
Императора убивают.
____________________________________

Сбрасывает Егорушка одеяло,
Расправляет богатырские плечи,
В Академию пора,
Других учить рисованью.
Самому заодно учиться.
– Далеко до смерти, —
Усмехается Алексей Егорович —
Многому еще успеем научиться.
____________________________________

Пришел – а вся Академия ходуном ходит.
– Занятий не будет.

В церковь, скорее в церковь!
Государь этой ночью скончался.

– Господи! Отмучился наконец и всех отмучил.
А вторая мысль о себе:
– Ну теперь уж точно в Италию вожделенную поеду.

А в церкви народу!
Напирают сзади,
Притиснули Егорушку к колонне.
Вполоборота он на всех смотрит.
Боже Святый! Что же у них на лицах!
Ни вымученной скорби,

Ни радости плохо скрываемой.
Переглядываются и сразу глаза в пол опускают.
Священников не видят и не слышат,
Перекреститься вовремя не могут.
Ну, все понятно. И всем все понятно.

Но сколько сегодня народу набежало,
Будто назло.
Вон Рокотов стоит.
Сто лет его тут не видели, да еще в такую рань.
Скрючился весь, на лице гримаса.
Могли бы и привыкнуть, Федор Степанович.
Не первое на вашем веку цареубийство.

А в дверях Ванюха Теребенёв,
Ученик Егорушкин и приятель.
Двадцати лет еще не сровнялось якобинцу.
На роже большими буквами «Долой тиранов».
Эх, Теребень!
Твоего Людовика судили принародно
И по приговору суда казнили,
А жена и дети убийц не покрывали,
Не говорили, что сам собой умер.
Господи! Ну а вдруг все это правда?
Умирают же люди своей смертью.
Мы были бы счастливы.
Все говорят – Александр добрый.

Голос дьякона под купол уходит.
Никогда я не могу следить за службой.
Всё куда-то мысли уплывают.

Ну их, мысли. Душа сама по себе
Молится и днем, и ночью.
Небо и небо небес Тебя не вмещают,
Тем менее храм сей.
Мартос говорит, что Микеланджело
Ночами в саду молился.
Кто-то ему рассказывал в Риме.

Но я не вижу Мартоса…
А-а, он совсем рядом.
И слезы текут по щекам.
Хоть один тут плачет.
Покойный надавал ему заказов,
Можно сказать, богатым сделал.
Кого же как не его?
У Мартоса своих детей косой десяток,
Да еще полон дом сирот и бобылей убогих.

Но Павел, безумец несчастный!
Да с ним никакой сирота не сравнится.
Жить, зная, что мать отца убила
И тебе ежечасно желает смерти.
Вот и «чти отца и матерь»…
А по углам шепчут,
Что он не сын Петра вовсе,
А незнамо чей.