Евгений Крашенинников - Магадан – Москва, далее со всеми

Колюч цветок мать-и-матика…
Шуршащего мозга шум….
Круглые квадратики
Приходят Евклиду на ум.

С линейкой и транспортиром
Склоняемся над углом.
Все мы на корабле пассажиры,
Пересчитываемые козлом.

Даже учивший упорно
Ошарашен и удивлён.
Но главное не в зубрении формул.
Главное – это не быть нулём.

* * *
И даже если разрушен,
Растоптан, сломлен, сожжён,
Из тела вырвали душу,
А тело выгнали вон,
За ржавыми прутьями клетки,
Бессилье, страданье, война,
Всегда случится студентка,
Что будет в тебя влюблена.

* * *
Часы отрезали час —
Много ли было надо…
В том, что любили не нас,
Мы виноваты?

В глазах полупустых
Ветром уносятся километры.
Чьи-то стихи
Пройдут проверку не нашей смертью.

* * *
Свет погашу я, и ставни прикрою, и двери запру
на засов…
Солнце, укрывшись Землёй, освещает Луны полюса…
Мне не хватает до святости только семи часов —
Мартин де Поррес святой спал в день всего три часа…

Сыплются книги из шкафа упавшего на потрясённых гостей…
Суперобложек помятых картинки не радуют взгляд…
Мне не хватает до святости только пары кистей —
Блаженный ангельский брат штукатурку стен оживлял.

Бледный, охрипший, вспотевший, уставший, прихрамывающий, живой…
Жив, убедителен, ярок, красив, ослепителен, смел…
Мне не хватает до святости только любви одной —
Святой наш отец Доминик ничего больше и не имел.

* * *
Мгновенье нужно и шагов немного,
И голос рвёт молитвенный покой:
«Святой Отец, а я не верю в Бога!» —
Сам оробев от дерзости такой.
Никто не знал – смеяться или плакать,
Швейцарская охрана напряглась.
Но добродушно улыбнулся Папа
И произнёс: «Зато Он верит в Вас».

* * *
Костры горят, гремят подковы,
Громада рыцарей бурлит —
К Святой Земле в поход Крестовый
Войска зовёт король Луи.

Готова ль Бланка-королева
На смерть идущих созерцать?
Святые лики с барельефов
Сияют в траурных венцах.

И будет дым над Дамиеттой,
И в кровь окрасится прилив,
И по воде в сиянье света
Нас поведёт святой Луи.

* * *
В серых латах, с открытым забралом,
Озарённый рекламной Москвой,
Вдоль вокзалов, базаров и баров
На коне ехал странник чужой.

Конь дрожал, озирая проспекты,
Погружённые в жирную хмарь,
И светильники в каменных клетках
Озаряли пустые дома.

А вокруг веселилась столица
Заходясь в травестийном бреду,
И сквозь смех проступали на лицах
Содроганья попавших в беду.

Вот промчался один бесноватый,
Что торопится всюду успеть,
А вверху втихомолку с плаката
Усмехалась дешёвая смерть.

Здесь влюблённые нежною парой
Присосались друг к другу впритык,
И отчётливо по тротуару
Грязных ног проступали следы.

Лишь один паренёк безбилетный
Всё кричал: «Моё имя – никто!..»
Но в метро проползали скелеты
В тёплых куртках и лёгких пальто.

Кто дерзает смеяться сегодня?
Смеет кто притворяться живым?
Гаснет свет, и мгновенья уходят,
И дома превращаются в дым.

Без просвета, без дна, без надежды…
И слезами покрылась земля…
И погнал коня плетью проезжий
В переулок – к руинам Кремля.

* * *
Молодая, искренняя, злая,
С незнакомой резкостью в глазах
Била малолетку у сарая
За неотфильтрованный базар.
За забором веселились дяди,
Милая, кривлялась детвора,
И смешно хихикал кто-то сзади,
Что калитку надо затворять.
Дёрнулась, отпрянула, осела,
Сплюнула, закрыв заплывший глаз.
Девочка из младшей параллели
Становилась взрослой в этот час.

* * *
Три сестры

Повыщерблена кладка голых стен,
Покрыты мхом осклизлые ступени,
Заброшенных тропинок гниль и тлен,
Прокисший пруд в зеленоватой пене,
Остывшие, застывшие костры,
Стволы осин, подёрнутые пылью,
И в сумраке рыдают три сёстры —
Корделия, Регана, Гонерилья.

* * *
Даже поутру не хочется спать.
Даже корчи циркачей не смешны.
Даже вороны орут невпопад.
Даже в склепе не найти тишины.
Даже в лифте вместо двери – стена.
Даже крика страха шире зевок.
Даже в зеркале чужая спина.
И о мёртвых, как всегда – ничего.

* * *
Проснуться, не раскрывши глаз,
Заполнить памяти провалы
И позабыть – в последний раз,
Как жизнь хотел начать сначала,
И в одиночестве понять
Сокрытый смысл – не так уж мало…
Но нету тени у меня,
Когда лежу под одеялом.

* * *
От меня все ждут непонятно всего,
И, желательно, чтобы в галстуке и жилетке.
Я тащусь помаленьку – из дня сего
В перспективу, не грезившуюся в малолетстве.

А хочется просто тихо сидеть,
Незаметно развязав шнурки на ботинках…
На свете так мало лысых людей,
Когда смотришь в партер из лож Мариинки…

* * *
Спектакль разыгран, как по нотам,
И счёт расписан до копейки.
Сегодня ночью гугенотам
Король прислал «варфоломейки».
(*) Идея Софьи Крашенинниковой

* * *
На рассвете тишина.
Листьев нет. Окно замызгано.
Блики в стёклах. Пуст фонарь.
Начинается жизнь сызнова.

Тень уходит со двора.
Почва снизу цвета жирного.
Небо ясно. Шесть утра.
За окном кого-то вырвало.

* * *
Поздно осенью

Дождь на подлость
горазд.
Листьев ржавая
гарь.
Слева, справа
грязь, мразь,
Хлад и глад,
хмарь и тварь.
Злей, обидней,
больней
Грубых градин
толчки.
А из гаджетов
на мне
Лишь часы
да очки.

* * *
Вбит в ночь
кол магаданской телевышки.
С него стекает город в темноту.
Не корчится, не мечется, не дышит,
Застывший липким студнем на лету.

А позже, когда ночь почистит зубы,
Отхаркнув сон в узоры изо льда,
В дыру пустую уползёт на убыль
И новый день, и город Магадан.

* * *
Автобус на восток и чуть на юг
Вниз-вверх по кочкам.
В салоне дым, и Роллинги поют
«Пусть кровоточит».
Хмарь сеет серым снегом за стеклом
И землю старит,
И купол тусклый с маленьким крестом
Затянут гарью.
Ларьков рекламы лезвиями лжи
Мир разрезают.
Так будет всю оставшуюся жизнь.
И до Рязани.