Эли Сигельман - Розовый талисман из коллекции Les Orientaux Latins. Стихи

Оно мчалось и мчится,
забрав с собой детство и юность,
молодость и зрелость,
оставив на память старость и морщины,
потухший взгляд и нетвердые шаги.

Если я твой мужчина, возьми меня за руку.
Улыбнись и пройди мимо, если я не он.

Уже какую неделю, месяц, год
я пишу этот стих,
а ему нет конца и нет начала…

За решеткой на окне обнажилось поле:
маки, одуванчики, лебеда…
За решёткой на окне лебеди
скользят по голубому озеру.
За решёткой на окне спят мои страхи
на пуховой перине наслаждений.

Как объяснить и кто поверит,
о чём думал плюшевый медведь цвета едкого индиго,
когда его коснулся луч заходящего солнца
на мокром песке зимнего пляжа?

Громадный сад.
И в нем деревья и трава.
Стволы обмазаны известкой.
В траве роса.
Роса кипит и булькает на солнце.
А солнце улыбается цветам.
Весь сад в цветах. Цветы на клумбах,
а клумбы словно холмики надежд.
В них прячется любовь.
Любовь, которой ночью
занимались краб и черепаха,
мужчина с женщиной,
и кролики c задором и в угаре.

Над паузой потерянной долины,
между усталых гор,
вершин оскаленные зубья
и озверевший океан невзгод у их подножья,
и трупы штабелями в доме престарелых…
Такое у нас время…
пожар, грабеж и мор…
И всё это не в первый раз,
скорей всего, и не в последний…
Осталось, разве-что, просить прощения.
Укутавшись в молочное сияние Млечного Пути,
небес укрывшись одеялом,
закрыть глаза и слушать…
и слушать, как шумят деревья,
как на рассвете булькает росы бульон
и солнце объясняется в любви цветам,
мужчина женщине,
и краб, и черепаха,
и кролики…
И человеку Бог…
И bогу Человек…

Волшебным утром наступает новый день.
В нем нет болезней и тоски.
И карантин уже давно не нужен.

мурашки бегут по холодной руке,
и кружатся щепки в мутной реке,
и зыбкая рябь чёрных разлук,
скрипящей калитки потерянный звук,
и в память ушёл опьяняющий стон,
и долго висел утихающий звон…

и вверх по реке плыл табун лошадей,
брюзжало море без кораблей,
устали мысли и бред в тишине,
рассыпалось солнце мазком по стене,
и плыли в гримасах маски во сне…

и в небе висели следы журавлей,
потуги и речи фальшивых ролей,
и глупость в привычках нежданных гостей,
и грозная сила в поступках вождей…

забыться в усладе, уснуть в наркоте,
качаясь бездумно на тёмной волне,
оставить следы на сыпучем песке,
терять, находить, улыбаться себе…

и если случится обещанный грех,
в кунсткамере слышен школьников смех,
тогда написать ненужный сонет,
и в нем мой вопрос, и в нём твой ответ…

Позволь мне взглянуть на твою красоту,
когда по паркету скользишь как по льду.
И в вальсе кружась, и в отчаянии слез,
становишься самой красивой из роз.

Позволь мне взглянуть на твою красоту,
когда ты молчишь и когда я молчу.
И вновь погрузившись, как ночь в тишину,
влечение твоё я себе подарю.

Позволь мне взглянуть на твою красоту,
когда поцелуи мои на снегу.
И хвойным настоем, прохладой в лесу,
приснятся тебе они все наяву.

Позволь мне взглянуть на твою красоту,
когда превращается миг в чистоту.
Когда он и счастье, и в счастье судьба.
И множится словно пурги белизна,

И множится словно пурги белизна…

Далёкой юности моменты,
акации цвели как орхидеи.
И танцевали силуэты
забытый танец менуэт.

И ночь сменилась серостью рассвета.
И обнажились мокрые стога.
Висели а небе низко и ненужно
брюхатых туч тяжелые снега.

Тогда я вас любил зачем-то и безумно.
Увы, от времени осталась шелуха.
В кастрюле, на плите, кипел отвар кореньев
и булькала бравадой чепуха.

И рядом в репродукции дешёвой
романтики фальшивой паруса
и там же в чьих-то снах неумные намёки
и чьи-то там же робкие слова.

Я помню вас…
и лёгкий шёлк весеннего сезона,
хотя на улице ещё была зима…
мы попрощались не надолго,
чтобы расстаться навсегда.

С тех пор прошли тысячелетия.
Остались в памяти старинные часы.
Там укачала нас банальность сновидений
и погрузила в грубость суеты.

И где вы, я давно уже не знаю.
И вы давно забыли обо мне.
И образ ваш как розовый воздушный шарик,
пшик… и исчез в небесной синеве.

Патефоны, кактусы, ребусы,
и коллекция родинок родины,
бегемоты – ночные троллейбусы,
и на блюдце бусы смородины.

Абажуры – желтые шарики
и прищурились окна портьерные,
по реке спешили фонарики,
надоели всем сплетни газетные.

На коленях, мы оба, замёрзшие,
и в глазах наших
льдинки стеклянные,
отразилась во взглядах задумчивость,
жесткость нар и вагоны товарные.

И по тюрьмам российским неласковым,
по тайге мы шатались вразвалочку,
и тесали шпалы, как палочки,
вспоминая сто грамм в забегаловке.

Ох, когда это было иль не было…
показалось оно, померещилось,
что луна улыбалась, обманщица,
как ядреная сельская банщица.

Постирать обещала портянки,
отбелить наши грязные тряпки,
излечить от голодной водянки,
напоить сладким чаем из чашки.

Растопить стеклянные льдинки,
и подняв, поставить на ноги,
эликсиром разгладить морщинки,
и проветрить медвежьи берлоги.

Ох, когда это было иль не было…
пошутила луна и забыла…
показалось оно, померещилось,
что отмыть нас хотела без мыла.

Разноцветность яшмы слова,
феромоном сладких губ,
горечь плитки шоколада
в сексуальности услуг.

Плагиат чужой улыбки
и загадочность мечты
повторяются так славно,
как признание в любви.

И готовностью к творению
все желания утолить,
пожалеть и успокоить,
наслаждением напоить.

И мускатный запах тела,
и арабские духи
в центре солнечных затмений,
в полнолуние луны…