Александр Кованов - 2020. Вне расписания…

Карточки я отоварил
и, возвращаясь домой,
девочку… Кажется Варю…
Встретил… Она с мостовой

силилась тщетно подняться.
Сил больше не было. Сил,
чтобы до дому добраться…
– Где ты живёшь? – я спросил.

– Рядышком здесь. На Шпалерной.
За угол только свернуть.
Но не смогу я, наверно,
снова осилить свой путь.

Может, поможешь? И маме
с братьями хлеб отнесёшь?
Если б могли они сами…
Ты же поможешь? Спасёшь?

Здесь полкило… И к тому же
карточки, вот… На январь.
Мамочке хлеб очень нужен.
Выручи, миленький! Шпарь

прямо под арку. Оттуда
будет калитка во двор.
Справа парадная будет.
Длинный такой коридор,

комната номер двенадцать.
Маму Наташей зовут.
Можешь входить. Не стучаться.
С нами соседи живут.

Я побежал… Неотвязно
мысль догоняла: «Домой
надо идти всяко разно.
Девочки нет. Я – живой.

Дома свои. Еле-еле
ноги таскают давно.
Вдоволь-то хлеба не ели.
Варе уже всё равно.

Вот наша улица… Только
спросит, естественно, мать:
«Хлеба откуда вот сколько?»
Значит, придётся соврать?..»

Вот наша улица… Только
вижу руины вокруг…
Маму и братика Кольку
бомбой убило… Испуг

тут же под сердцем смешался
с горем и страшным стыдом.
Долго ещё не решался
место покинуть, где дом

раньше стоял… Я не верил,
в то, что за этой стеной
нет ни квартиры, ни двери…
Нет больше мамы родной,

братика нет… Я остался
с хлебом за пазухой… Вор!!!
Я ж не хотел… Я старался…
Я же не крал до сих пор…

Сколько прожил я в подвале
даже не помню сейчас.
Как-то меня отыскали.
Кто-то меня как-то спас.

Были спасители рады,
слышать мой радостный плач…
…То, что прорвали Блокаду,
мне рассказал военврач…

Семьдесят с лишним годочков
стыдно смотреть на людей.
Нет больше силы! И точка!
Вор я! Убийца! Злодей!

Как только солнце заходит,
мне до утра не уснуть.
…Девочка Варя приходит.
Карточки просит вернуть…

Посеяно, видно, добротное семя
в меня и любимую… Богу видней…
Живём, бережём драгоценное время,
не тратим напрасно отмеренных дней.

Из дома в бассейн. Потом на работу —
детишкам талоны к врачам выдавать.
Вдвоём в Белоостров сгоняем в субботу.
Хотя б ненадолго… Эх, жить-поживать.

Любимая лечит сердечки детишкам.
И это нелёгкий, но праведный труд.
Здоровы девчонки, здоровы мальчишки.
Родители рады – детишки растут.

А вечером дома – хорошие фильмы,
хорошие книги под кофе и чай.
И строчки стихов в телефончик мобильный,
что разом приходят… А, ну-ка, встречай!

А ночью… А ночь – это время запрета.
Никто не услышит, никто не уви…
Никто не напишет открыто про это.
Закройте глаза… Это время любви.

И это не всё, что мы с ней успеваем.
Всего не расскажешь в стихах. Ну, никак!
У дочки и внуков, конечно, бываем,
на великах ездим… Бывает и так,

что времени – просто в обрез. Не хватает
на всё, что нам жизнь предлагает. Увы…
Но даже минута за так не слетает
как волос с бедовой седой головы.

Проносятся дни, пролетают недели,
за месяцем месяц, свиваясь в года.
…Мы вовремя встретиться всё же успели.
Мы, главное, вместе теперь… Навсегда.

Нелегко эти строки, поверьте, слагать
про военные страшные беды…
…Партизанский отряд уходил от врага.
Шли каратели цепко по следу.

Все окрестные сёла фашисты сожгли.
Там в живых никого не осталось.
Партизаны в леса за собой увели
тех, кто спрятался… Самую малость.

По холодной, болотистой хляби лесной
уходили из страшной могилы
те, кто выжил… И лес неприступной стеной
укрывал их от вражеской силы.

Торопились болотом уйти через гать
и, укрывшись осеннею ночью,
пару вёрст до землянок в лесу прошагать,
и отстанут каратели точно.

Шли тяжёлой тропой, выбиваясь из сил,
не сдаваясь ни словом, ни взглядом.
Передышки, хоть малой, никто не просил,
понимая, что смерть где-то рядом.

Смерть овчаркой рычала у них за спиной
и рвалась с поводка, догоняя.
По болоту. Вперёд! Нет дороги иной!
И нужна ли для жизни иная?

Вдруг, у бабы одной раскричался малец.
Приложила к груди – толку мало.
Кто-то тихо промолвил: «Теперь нам конец.
Вот и смерть наша с вами настала…»

А за бабой-то, пятеро малых идут
и шестой на руках. Не утешить…
Кто-то снова промолвил: «Беду наведут.
Что, орёшь-то? Возьми тебя леший…»

Как она ни старалась, младенец никак
замолчать не хотел. Вот, досада!
На младенческий крик приближается враг
с каждым шагом всё ближе к отряду.

Тут заплакала мать и, отняв от груди,
опустила младенца в болото…
…Прохрипела сквозь слёзы: «Давай, же! Веди!
Жить-то, каждому, знаю, охота…»

Партизанский отряд уходил от врага.
И ушёл… Но какою ценою?
…Тяжело эти строки, поверьте, слагать,
опалённые страшной войною.

15-го встретимся, братцы?
Быть может… Не будем гадать.
По волнам простреленных раций
приказа уже не отдать.

15-го Сретенье будет.
Для встречи оно – в самый раз.
Но павших, увы, не разбудит
теперь самый грозный приказ.

15-го мы по привычке
наденем свои ордена.
Нельзя нам поставить в кавычки
проклятое слово – война.

15-го на перекличке
не все отзовутся в строю.
Прибавится имя в табличке,
добавится житель в раю.

15-го встретимся, братцы?
Но каждый решать будет сам:
имеем ли право мы сдаться
холодным февральским ветрам?

Не надо, мама, занавешивать
в любимом доме зеркала.
Цветёт как прежде сад черешневый
и жизнь идёт… Она мала

чтобы вот так её разменивать
на неприкаянную грусть.
В окно стучится куст сиреневый
и говорит, что я вернусь.

Не верь сороке – хитрой сплетнице.
Она напраслину несёт.
Доска скрипит на старой лестнице —
моё письмо тебя спасёт.