Вера Павлова - Записки счастливого человека

Песочные часы во сне
ворочаются с боку на бок.
Бессонница, на что он мне,
пророчества убогий навык?
На спинку лягут, на живот.
Пригреться. С головой укрыться.
Всё обойдётся. Всё пройдёт.
Всё повторится.

Что делать в зените счастья?
Писать завещание,
подписывать его,
просить лучших подружек,
Юльку и Ленку,
на крыше небоскрёба
за бутылкой просекко
заверить подпись
находящейся в здравом уме
и твёрдой памяти
безумно, без памяти влюблённой
VP.

Стихотворение спустя
всё переменится: погода
наладится, зубная боль
уймётся, дочка позвонит
и скажет, что нашла работу,
нет, лучше, что нашла любовь,
и мама вспомнит обо мне
и спросит про моё давленье —
120 на 75 —
и ненаглядный запоёт
«Я Лёёёёёэнгрин! – и осечётся —
Ты сочиняешь?» – и уйдёт
на цыпочках варить мне кофе.
«А сахар не забыл?» – «Две ложки!»
Всё будет просто охуенно
стихотворение спустя.

Пальцем на коже
нарисую нотный стан.
Правда, похоже?
Ля-фа-ми… Ты спишь, Тристан?
Море дремоты.
Золотые волоски.
Родинок ноты.
На линейке си – соски.

Громадные парковки
и маленькие парки,
в нарядной упаковке
формальные подарки,
по рубрикам открытки —
«поминки», «новоселье»,
пожитки-недобитки —
ампир на гараж-сейле.

Рот, заклеенный скотчем.
На скотче надпись ЛЮБЛЮ.
Станет чернорабочим
надменный кум королю,
вспомнит жалкую юность,
старческую нищету,
скажет yellow-blue vase.
И я отвечу: me too.

ласка искала
себе соискателя
пылко устало
старательно гладила
плечи ключицы
соски гениталии
веки ресницы
виски и так далее

В городе град.
Граду рада.
Сколько карат?
Два карата.
Ладному дню
панегирик,
град ограню,
ювелирик.

Метафизиолог, логофил,
ювелирик и колыбелькантор,
словелас, о чём ты нас просил,
предлагал какой бессмертным бартер?
Самомнения не занимать
хитроумной перекатной голи —
обменять рабочую тетрадь
на покой, восторг и волю!
– Волю.

С небесами шутки плоски
и бессмысленна война.
Грозовые перевозки.
Кучевые племена.
Стрелы метки. Слёзы едки.
Угрызения остры.
В Сонном Царстве пьют таблетки.
В Сонном Ханстве жгут костры.

Левая – белоручка,
правая – работяга.
В правой – тряпка и ручка,
ножик и древко флага.
Замуж? Только за Штольца.
Правой куётся счастье.
Левая носит кольца
и красную нитку на запястье.

Пиано. Пианиссимо.
Три пиано.
Прощание немыслимо.
Смерть гуманна,
её эскадры парусны,
сны крылаты.
Шестнадцать тактов паузы.
Знак ферматы.

Закон оранжереи суров.
Не надышались. Недоцвели.
Гербарий – мартиролог цветов,
отдавших жизнь за дело любви.
Вниз головой повешу букет
и буду поклоняться мощам
его нетленным несколько лет —
семь белых роз от как его там.

Казалось таким покорным,
готовым идти на убой,
довольствовалось попкорном
и самолётной едой.
Но впустую заполнен
ежедневник на год вперёд.
Как никогда спокоен,
имярек открывает блокнот
и вписывает в анналы:
«Хренадцатого мартобря
будущее сломало
решётку календаря».

Самоизоляция. В новом пандемире чем
точней дистанция, тем улыбка шире. Очки
горнолыжные, даже тут, на даче. Разойдёмся,
ближние, от греха подальше.

Колет. Жжёт. Пошаливает.
Зуб. Колено. Живот.
Не болит – побаливает.
Разболится? Пройдёт?
Я из праха вылеплена.
Поясница. Рука.
Боль, ты легка, если вытерплена.
Если нет – коротка.

Спиртом ключи протри
и ручки дверные, друже.
Заперты изнутри,
а кажется, что снаружи.
Лучше смотреть кино:
любовь, дуэли, погони.
Солнце слепи́т окно.
Весна поёт на балконе.

Джентльмен и леди. Вечер бирюзов. На
велосипеде шахматных часов в безвременье
мчится время. Свист в ушах. Вот бы изловчиться
сделать вечный шах!

Серенада под балконом: Инезилья, выходи!
Серенада на балконе: пандемия, карантин.
Много ль бед, лишений, горя испытать придётся
нам? Песнь моя, лети с мольбою: все сидите по домам!

Недописанное переписывай
на бумаге веленевой, рисовой,
недочитанное перечитывай,
из сокровищницы малахитовой
доставай украшенья забытые,
пережившие три поколения,
и в разлуке со всеми испытывай
единение уединения.

Нет следов инверсионных,
безмятежна синева,
во дворах бездетных сонных
не подстрижена трава,
превентивное плацебо
принимает грамотей.
Карантин. Земля и небо
отдыхают от людей.