Вячеслав Киктенко - АЛФАВИТ. Часть третья. Р – Я

И просим, чтоб хотя бы запчастью подмогли —

Всего кружок резиновый! Который час стоим,

Пропахшие бензином, о жизни говорим.

В фургоне, в латах цинковых, концертный инструмент.

Весь мир – жлобы и циники… шофёр, один момент!

Куда там, усмехаются, в пыли два дурака.

А воздух замечательный. А под горой река.

Ты мне толкуешь медленно о совести людской,

А шины мечут петлями вдоль трассы пыль с песком,

Ты говоришь, мол, весело на свете подлецу,

Лицо такое светлое, и всё ему к лицу,

Крути по жизни вензели, старик или юнец,

Какие тут претензии, подлец и есть подлец.

А время тянет ленточку, и срок уж невдали,

А шоферне до лампочки, а мы сидим в пыли…

Вдруг тормоз. Взвизг резиновый. Безусый паренёк.

Кружочек апельсиновый – в пыли, у наших ног.

И мы опять, фартовые, дорогу колесим,

И диафрагма новая качает нам бензин,

И рассуждать помедлим мы о всяком, о таком,

И шины мечут петлями по трассе пыль с песком…

3.

Ольке-зрительнице

Над уровнем страсти помост деревянный.

Ступенька таланта. Граница судьбы.

Ты, лирик нетрезвый, ты, трагик румяный,

Шажок с авансцены – и вы не рабы

Раскрытого вашим же словом поступка,

Проступка и жеста, который уже

Не скроешь, ведь всё, что ранимо и хрупко,

Уже на виду, а не там, на душе.

Да только я сам захожу в эту сутемь,

И девочка слушает. Кресла пусты.

Она мои тёмные речи осудит,

Чего не осудит, того не простит.

Она понимает, что это надолго,

И помнит всё то, о чём я позабыл.

Я должен сойти к ней, я знаю, что должен,

Но сцена меж нами! Полметра судьбы.

Я эти большие глаза в полумраке

Согреть не словами, губами хочу,

Потом их уже не согреешь…

От рампы

Лишь бедное слово плывёт по лучу.

И страшен скрипучий барьер деревянный,

И шаг невозможен туда, в пустоту,

Где ты нереален – один, безымянный…

А тень всё жива ещё там, на свету.

4.

Митричу-баритону…

Помотало тебя по казённым дорогам,

Баритон ясноглазый, гуляка, фразёр,

А теперь вот сидишь у меня, ненароком

Подбиваешь опять на «мужской» разговор.

Ты судьбу расписал мне, привычно чудача,

За бутылкой вина в небольшом городке.

Угощаю бродяг. Сострадание прячу.

Раскрываются души спьяна, налегке.

Твой недопит стакан. Ты допей и запой мне

О лучине, о келье сырой, гробовой,

Эту песню я тоже, я тоже запомню,

Допою, додышу её вместе с тобой.

Будет много ещё полустанков, и сухо

Жизнь на круги своя нас опустит, как лист.

Это всё суета и томление духа,

Как говаривал в прошлом один пессимист.

Только ты не срони эту песню, хотя бы

Потому, что врачует порой и тоска,

И покажутся глаже земные ухабы,

И безоблачней свод, и светлей облака…

***

Мальчик рос на станции Сормово,

Много видел растения сорного,

Кто-то рванул сто грамм,

Кто-то рванул стоп-кран,

Санкции, санкции…

Станции.

Город Сарапул

Горло царапнул.

Ценами цапнул…

На пол,

Подлы, летели патлы,

Кудлы, бретели…

Падлы.

– Скука, мадам?

– Сука, не дам!..

Санкции, санкции…

Станции, станции…

В карту ткнул. Нагадал.

Магадан.

Вычегда… Пачелма…

Станция Мячина… Маячная станция…

Промаячила.

В вагонах – до чёрта, девчонки-бичёвки,

Шепча, матерясь и теряясь в дыму,

Вдруг песню затянут, такую, о чём-то,

Чего и не высказать никому.

Мама-романтика, в дури-чаду

Тырясь по тамбурам у ресторана,

Пить за свинцовую бляху-звезду,

Пломбу от сорванного стоп-крана!..

Как это вышло, сыны-шатуны,

Крестики-нолики, правнучки-правнуки,

Дети побед, межпланетные ратники,

Спутники-винтики, путники-ватники…

Всем задолжали с минувшей войны.

Всем, бляха-муха, должны!

Шатуны…

***

Я вижу лёгкость необыкновенную

В рабочих, асфальтоукладчицах

В тужурках ослепительных, оранжевых,

В монтажнике, парящем над столицей

Когтистой птицею, в сутулом сварщике,

Вдруг озаряющем столицу синим пламенем

И брызгами златыми…

Почему

Не вижу я вот этой самой лёгкости

В чиновниках?

Не знаю почему…

***

Разжимаясь и пружиня,

Напрягался, провисал

Пауком на паутине

Экскаватор на тросах,

Пережёванные кубы

Разминая под собой,

Грузно о вставные зубы

Шлёпал нижнею губой,

Грунт лоснящийся

Кусками

Взвешивал, как на весах,

Зубья съеденные скалил,

Взвизгивал на тормозах,

А за ним, как кружевницы,

Стлали, словно из слюды,

Две сестрицы-гусеницы

Маслянистые следы…

***

Как я пел, заливал без зазрения

В шебутной пэтэушной тоске

Про экскаватор серебряный

На золотом руднике!

Он пронзает алмазными зубьями

Зоны залежей, скалы круша,

И рыжьём ослепляя, безумными

Искушеньями сыплет с ковша…

Хохотали ребята с окраины,

Кореша из рабочих трущоб,

Зарывались в мои завирания,

И гудели – гони, мол, ещё!

И я пел, вдохновясь, про машинное

Отделение, всё в зеркалах,

Всё карельской берёзой обшитое,

Бра на стенах, ковры на полах,

И сулил, оборзев, несказанные

Разнарядки, машины с нуля,

Рост карьер, матюки импозантные,

Леваки на погрузке угля…

А достался разболтанный, хлябями

Облепивший весь свой интерьер,

Беззаветный трудяга «челябинец»,

Да песком ослепивший карьер.

Дни тянулись кубовые, трудные,

И кривые, видать, зеркала

Завернули не в золоторудные,

Затянули в иные дела.

Променял я и дива карельские,

И высокий, срывавшийся в крик

Рёв мотора в отчаянном реверсе

На нечаянный пёрышка скрип.

И грустится порой мне, и плачется

Сам не знаю о ком и о чём,

Что за речью, за строчками прячется,

Возникает за левым плечом.

Но мерцает из давнего времени,

Всё зовёт, затонувший в песке,

Мой экскаватор серебряный

На золотом руднике…

На карьере, на закате

Будто бредит грузный варвар

Вгрызом в сахарны уста,

Будто грезит грязный автор,

Пласт оральный рыть устав,

Церебральный экскаватор

Дико вывихнул сустав.

И торчит, сверкая клёпкой,

И урчит, срыгая клёкот,

Будто грезу додолбил

Засосавший вкусный локоть

Цепенеющий дебил…

***

Домик тот деpевянный, маленький

Так мешал тpактоpам!..

Огонёк зажигался аленький

В доме маленьком по вечеpам,

Занавеску качали кошки,

Пpоползавшие под кpыльцо,

А иногда в окошке

Загоpалось чьё-то лицо.

Так и жили. И помешали

Многотонным, из киpпича —

Экскаватоpы наезжали,

Шеи вытянув, боpмоча,

Напластали землищи, тpавы

Пеpегpызли, пеpетолкли,

Пpоложили чеpез канавы

Тpёхсотлетние гоpбыли,

Полпудовые гвозди вбили

В деpевянные их сеpдца,