Вячеслав Киктенко - Алфавит. Часть первая. А – К

Века, будто избы, молчат у дороги,

Рублены глухо, в лапу, и обло.

И сказка мерцает на каждом пороге.

***

А хочется просто любить – без посула, без лика, без облика,

А хочется просто побыть лёгким светом на трудной земле.

…о чистой звезде в скорлупе одинокого облака,

О красном фонарике на полупустом корабле…

Свечение лиц. Светофоры в ночи человечества.

Пунктиры любви. Путеводные вспышки во мгле.

…о чистой звезде занесённого снегом отечества,

О красном фонарике на полупустом корабле

…не имеете пpава! – Ответствует.

Кто таков? А никто. Пустельга.

Тому свечка, тому кочеpга…

Но зато всему соответствует:

Рукаву пиджака,

Остpоте клыка,

Языка длине,

Поpтмоне.

Уж и глаз у него! Окуляp, а не глаз.

«Вот луна – говоpит – это спутник у нас,

Меньше звёздочки самой махонькой…»

Ну а дуpню всё это – хаханьки:

– «Ох и вpёшь – говоpит, – ох, – смеётся – чудишь!

Ты аpшином измеpил её? Ан шишь!

Больше всех планет на земле Луна,

Потому лучше всех и видна.

Вот я в центpе миpа стою,

Вот я песенку, слышь, пою:

«Есть неодолимый глаз у дуpака —

Мимо самолёта плыли облака,

Тpюхала планета мимо космонавта,

Ехала деpевня мимо мужика».

Нехоpошая, скажете, песенка?

В Москву летел – шустpым бесом.

К соседке лез – пёp объездом.

К себе идёшь – заблудишь, пpопадёшь,

Семь вёpст до небес, и всё лесом!

Потому что тpудно в тpёх соснах.

Тот на печке заблудился,

Этот в ложке утонул,

Тот не спал, а пpобудился,

Этот спал, а не заснул.

Ничего себе, называется.

Глянешь – слабая бутылка, pазглядишь – великан.

Думаешь, стаканчик скушал? Ан четвёpтый стакан!

Ну, усатая селёдка, полосатая сеpёдка,

Лучше маленькая pыбка, чем большой таpакан.

Это всё называется – ИСТИНА!

***

А если без дураков, то сколько ангелов

Способно уместиться на конце иголки?

Не малых сих, плотненьких, нагленьких,

А тех , почти бестелесных и нежных – сколько?

Ведь даже кончик иголки тоже по сути – жильё.

А какая первая рифма к жилью? Жульё.

А сколько в жилье уместится жуликов?

Вопрос изжёваный, древле изжульканный,

Да и вообще, интересует не это, а то

Почему самые обыкновенные люди в пальто

Давятся, как лошади в табуне, в квадратных метрах,

А те, которые без пальто, пылко блистают в холодных ветрах

И даже на конце иголки найдут себе место.

Почему же им никогда не бывает тесно?

Это вопрос.

Но не лукав ли вопрос, не спекулятивен?

Ангел есть ангел, другому почти не противен,

А человек человеку очень даже нередко – волк.

Вот именно, потому и не можем взять в толк

Простую вещь, что земному, грешному существу

На земле год от года становится всё тесней,

Ибо плоть разрастается, и не вместить её, такову,

В махонькую земелюшку, даже в большую поверхность на ней.

А вот чистому и безгрешному не страшен квартирный вопрос,

Более того, он совсем не земле неуместен,

Неуместен настолько, что давно сам себя перерос,

По-человечески жуликоват, по-философски спекулятивен,

По самой сути – нечестен.

Перерос сам себя Вопрос, и сам собой вырос в другой:

А что, если бы вся одетая человечия голь (в сущности – рвань)

Сбросила жир, одежду и похоть, и стала совсем нагой?

Впрочем, и этот вопрос на земле неуместен, и тоже, в сущности, дрянь.

Да, но уместен вопрос про кого?

А про него, про него, про него,

Н е д о л и м о е , н е о с я ж а е м о е,

Деликатнее выразиться,

Существо.

***

..а потом поплыла паутина,

Повлеклась по ветвям, побрела

Вдоль калиток, клонясь, и руина

Мёртвой осени сад облегла.

Только дыма не вывелся запах,

Только зелень доспела в пруду,

Только яблоко в тёмных накрапах

Птичьих клювов осталось в саду.

До прожилок пронизан ветрами.

Синим блеском проколот в ночах,

Сад с пустыми, слепыми ветвями

Чёрных птиц закачал на плечах.

Сбились к дому деревья, поближе

К тёплым стенам, и ходят вокруг,

И к окошкам склоняются ниже,

И суставы обмёрзшие трут.

К ним всё реже в калитку стучатся

И хозяйку не будят с утра,

И поёт вечерами все чаще

За сараями сталь топора.

Я слышал однажды поющие горы песчаные,

Я видел змею, что как рыба, спала в чешуе,

Я тронул её, она слушала пенье, нещадные

Глаза её медленно перетекли в бытие

И вновь затвердели. И снова извечная жажда

Заполнила два, размагниченных пеньем, зрачка.

Поющие горы в пустыне под вечер я слышал однажды

И понял, что в мире повсюду от музыки боль и тоска,

Что музыкой в мире налажена тяга взаимная,

Что всё обратится к истоку, когда завывает земля…

Плоть рыбы и птицы, глаза человечьи, змеиные

Сольются, терзаясь и воспоминанья деля

О тех временах, когда вместе, в едином изгибе…

Но музыка в недра уходит, как в почву уходит вода.

Вот пух – это птице. Вот капля солёная – рыбе.

Песчинка – змее. Человеку – песок и звезда.

*

Аяк-Калкан – место на реке Или в Казахстане, где находятся уникальные поющие барханы.

Вот он сидит, раскачивается на стуле,

Упрямый подбородок положив

На спинку, обхватив её, сутулей,

Прозрачней прежнего, как будто покружив

По свету, им пронзён. И замкнут им. Уснули

Разряды гроз. Лишь в тонкожалом гуле

Ещё непреткновенный зуд угроз каких-то жив…