Всеволод Емелин - СТИХОТВОРЕНИЯ

Арбайтер, арбайтер, маляр-штукатур,
Подносчик неструганных досок
Скажи мне, когда у тебя перекур?
Задам тебе пару вопросов.
Скажи мне арбайтер, сын вольных степей,
Зачем ты собрался в дорогу?
Зачем ты за горстку кацапских рублей
Здесь робишь уси понемногу,
Сантехнику ладишь, мешаешь бетон,
Кладёшь разноцветную плитку?
Зачем на рабочий сменял комбиньзон
Расшитую антисемитку?
Скитаешься ты в чужедальних краях,
По северной хлюпаешь грязи.
Ужель затупился в великих боях
Трезубец Владимира князя?
Не здесь же где щепки, леса, гаражи
Тараса Шевченко папаха лежит?
Ты предал заветы седой старины,
Не вьются уж по ветру чубы.
Не свитки на вас, даже не жупаны,
Усы не свисают на губы.
О чём под бандуру поют старики?
Почто с москалями на битву
Не строят полки свои сечевики
Под прапором жовто-блакитным?
Где ваши вожди, что блестя сединой,
Пируют на вольном просторе?
Шуршат шаровары на них шириной
С весёлое Чёрное море.
Щиты прибивают к Царьградским вратам,
Эпистолы пишут султанам
Хмельницкий Богдан и Бендера Степан,
Другие паны-атаманы?
Где хлопцы из прежних лихих куреней
В заломленных набок папахах,
Гроза кровопивцев жидов-корчмарей,
Гроза янычаров и ляхов?
Ты скажешь, что в этом не ваша вина,
Но ты не уйдёшь от ответа.
Скажи, где УНА? Нет УНА ни хрена!
УНСО налицо тоже нету.
Он медлит с ответом мечтатель-хохол,
Он делает взгляд удивлённый,
И вдруг по стене он сползает на пол,
Сырой, непокрытый, бетонный.
- Оставь меня, брат, я смертельно устал,
Во рту вкус цветного металла,
Знать злая горилка завода «Кристалл»
Меня наконец доконала.
Раствора я больше не в силах мешать, -
Успел прошептать он бригаде, -
Лопату в руках мне уж не удержать,
Простите меня, Бога ради.
Последняя судорога резко свела
Его бездыханное тело,
Как птицу ту, что к середине Днепра
Летела, да не долетела.
Не пел панихиду раскормленный поп,
Не тлел росный ладан в кадиле,
Запаянный наглухо цинковый гроб
В товарный вагон погрузили.
В могилу унёс он ответ мне. Увы…
Открыли объект к юбилею Москвы.
Всё было как надо -
Фуршет, торжество.
Там фирма «Гренада»
Теперь, ТОО.
У входа охрана
Взошла на посты.
Шуршат бизнес-планы,
Блестят прайс-листы.
И принтер жужжит
На зеркальном столе,
Не надо тужить
О несчастном хохле,
Не надо, не надо,
Не надо, друзья.
«Гренада», «Гренада», «Гренада» моя… …
И только ночами,
Когда кабаки
В безбрежной печали
Зажгут маяки,
И сумрак угарный
Висит над Москвой,
Украинки гарны
Встают вдоль Тверской,
Охранник суровый
Отложит свой ствол,
Из тьмы коридоров
Выходит хохол.
Суров он и мрачен,
И страшен на вид,
Он - полупрозрачен,
Проводкой искрит.
Он хладен, как лёд,
Бледен, как серебро,
И песню поёт
Про широкий Днiпро,
И фосфором светит.
И пахнет озон.
Пугает до смерти
Секьюрити он.

В Чечне, в отдалённом районе,
Где стычкам не видно конца,
Служили в одном батальоне
Два друга, два храбрых бойца.
Один был седой, лысоватый,
Видавший и небо, и ад.
Его уважали ребята,
Он был в батальоне комбат.
Другой лет на двадцать моложе
Красив был, как юный Амур,
Любимцем солдат был он тоже,
Певун, озорник, балагур.
Однажды пошли на заданье
Весной, когда горы в цвету,
Отряд получил приказанье -
Соседнюю взять высоту.
Вот пуля врага пролетела,
Послышался стон среди скал,
И рухнуло мёртвое тело,
То младший товарищ упал.
Десантники взяли высотку,
Чечены на юг отошли,
И снайпершу в белых колготках
Бойцы на КП привели.
Была она стройной блондинкой,
На спину спускалась коса,
Блестели, как звонкие льдинки,
Её голубые глаза.
Комбат посмотрел и заплакал,
И нам он в слезах рассказал:
«Когда-то студентом филфака
Я в Юрмале всё отдыхал.
Ах, годы мои молодые,
Как много воды утекло.
И девушка с именем Вия
Ночами стучалась в стекло.
Был счастия месяц короткий,
Как сладко о нём вспоминать.
В таких же вот белых колготках
Валил я её на кровать.
Неловким, влюблённым студентом
Я был с ней застенчив и тих.
Она с прибалтийским акцентом
Стонала в объятьях моих.
Ты думала - я не узнаю?
Ты помнишь, что я обещал?
Так здравствуй, моя дорогая,
И сразу наверно прощай!
Тебя ожидает могила
Вдали от родимой земли.
Смотри же, что ты натворила!»
И мёртвого ей принесли.
Латышка взглянула украдкой
На свежепредставленный труп,
И дрогнула тонкая складка
Её ярко-крашенных губ.
Она словно мел побелела,
Осунулась даже с лица.
«Ты сам заварил это дело,
Так правду узнай до конца.
Свершилася наша разлука,
Истёк установленный срок,
И, как полагается, в муках
На свет появился сынок.
Его я любила, растила,
Не есть приходилось, не спать.
Потом он уехал в Россию
И бросил родимую мать.
Рассталась с единственным сыном,
Осталась в душе пустота,
И мстила я русским мужчинам,
Стреляя им в низ живота.
И вот, среди множества прочих,
А их уже более ста,
И ты, ненаглядный сыночек,
Застрелен мной в низ живота».
В слезах батальон её слушал,
Такой был кошмарный момент,
И резал солдатские уши
Гнусавый латвийский акцент.
Но не было слёз у комбата,
Лишь мускул ходил на скуле.
Махнул он рукой, и ребята
Распяли её на столе.
С плеча свой «калашников» скинул,
Склонился над низким столом
И нежные бёдра раздвинул
Он ей воронёным стволом.
«За русских парней получай-ка,
За сына, который был мой…
» И девушка вскрикнула чайкой
Над светлой балтийской волной.
И стон оборвался короткий;
И в комнате стало темно.
Расплылось на белых колготках
Кровавого цвета пятно.
А дальше, рукою солдата,
Не сдавшись злодейке судьбе,
Нажал он на спуск автомата
И выстрелил в сердце себе.
Лишь эхо откликнулось тупо
Среди седоглавых вершин
Лежат в камуфляже два трупа
И в белых колготках один.
И в братской, солдатской могиле
На горной, холодной заре
Мы их поутру схоронили
В российской, кавказской земле.
Торжественно, сосредоточась,
Без лишних, бессмысленных слов,
Отдали последнюю почесть
Из вскинутых в небо стволов.
Мне ваших сочувствий не надо,
Я лучше пойду и напьюсь.
Зачем вы порушили, гады,
Единый Советский Союз?

Под звонкие народные частушки
Среди церквей, трактиров и палат
Великий Александр Сергеевич Пушкин
В Москве родился 200 лет назад.
Когда была война с Наполеоном
Не удержали дома паренька.
По простыням сбежал через балкон он
И сыном стал гусарского полка.
Он был в бою беспечен, как ребёнок,
Врубался в гущу вражеских полков.
Об этом рассказал его потомок,
Прославленный Никита Михалков.
Трудны были года послевоенные,
Но Александр взрослел, мужал и креп.
На стройке храма у француза пленного
Он финский ножик выменял на хлеб.
И не пугал тогда ни Бог, ни чёрт его,
Он за базар всегда держал ответ,
Он во дворах Покровки и Лефортова
У пацанов имел авторитет.
Он был скинхедом, байкером и репером,
Но финский нож всегда с собой носил,
А по ночам на кухне с Кюхельбекером
Он спорил о спасении Руси.
Запахло над страной ХХ-м съездом.
Он кудри отпустил, стал бородат,
Пошёл служить уборщиком подъезда
И оду «Вольность» отдал в Самиздат.
Он мыл площадки, ползал на коленках,
Отходы пищевые выносил,
А по ночам на кухне с Евтушенко
Он спорил о спасении Руси.
И несмотря на то, что был он гений,
Он был весёлый, добрый и простой.
Он водки выпил больше, чем Есенин,
Баб перетрахал больше, чем Толстой.
В судьбе случались разные превратности,
Пришла пора доносов, лагерей.
И он имел на службе неприятности,
Поскольку был по матери еврей.
Он подвергался всяческим гонениям,
Его гоняли в шею и сквозь строй,
И он не принял Нобелевской премии,
Он в эти годы был невыездной.
Враги его ославили развратником,
И император выпустил указ,
Чтоб Александра в армию контрактником
Призвали и послали на Кавказ.
Но Пушкин, когда царь сослал туда его,
Не опозорил званья казака.
Он тут же зарубил Джохар Дудаева,
И у него не дрогнула рука.
И тотчас все враги куда-то юркнули,
Все поняли, что Пушкин-то - герой!
Ему присвоил званье камер-юнкера
Царь-страстотерпец Николай 2.
И он воспел великую державу,
Клеветникам России дал отпор
И в «Яре» слушать стал не Окуджаву,
Краснознамённый Соколовский хор.
Пришёл он к церкви в поисках спасения,
Преодолел свой гедонизм и лень.
И в храме у Большого Вознесения
Его крестил сам Александр Мень.
И сразу, словно кто-то подменил его,
Возненавидел светских он повес.
И, как собаку, пристрелил Мартынова
(Чья настоящая фамилия Дантес)
Когда подлец к жене его полез.
По праздникам с известными политиками
Обедни он выстаивал со свечкою,
За что был прозван либеральной критикой
Язвительно - «Колумб Замоскворечья».
Пешком места святые обошёл он,
Вериги стал под фраком он носить,
А по ночам на кухне с Макашовым
Он спорил о спасении Руси.
Ведь сказано: «Обрящите, что ищите.»
А он искал всё дальше, дальше, дальше.
И сжёг вторую часть «Луки Мудищева»,
Не выдержав написанной там фальши.
Он научил нас говорить по-русскому,
Назвал его всяк сущий здесь язык.
Он на Лубянке, то есть, тьфу,
на Пушкинской
Нерукотворный памятник воздвиг.
Я перед ним склоню свои колени,
Мне никуда не деться от него.
Он всех живых живей, почище Ленина.
Он - наше всё и наше ничего.
Ко мне на грудь садится чёрным вороном
И карканьем зовёт свою подружку,
Абсурдную Арину Родионовну,
Бессмысленный и беспощадный Пушкин.