Товарищ Эхо - Рек и Птиц

Я выходил на корму со смешной стороны,
Где мой покой сторожили мохнатые рыбы Ны,
Где мир накрывала тень от великой стены,
Чтобы забыть обо всем, что случилось за день.
Что было истиной, мы делили на два,
И с великим безликим играли в слова,
Пока, отделившись от тела, витала моя голова
Над лесом хрустальных сабель.
И радио всех святых вещало вовне,
Когда клекотала свобода детства во мне,
Когда города заходились смехом в огне,
Сорвавшемся точно лист по ветру.
И снежный лев ступал в мой хлев,
Точно агнец, смирен, в окружении дев,
И возлежал очи горе воздев, захмелев,
Получив аусвайс на веру.

Дождик капал с неба чуть,
Человек шёл родом чудь,
Говорил языками финскими
И питался сырыми ирисками.
Человек шёл без зонта,
На его спине произрастала трава,
Лесные массивы шелестели ветками,
Лесные звери в них питались объедками.
А человек шёл, ничего не замечая.
В его прозрачном животе происходило бурление чая.
Холодный уличный ветер в переулке копался,
Ночной ураган начинался.
Вот полетели вокруг машины кверху пузом,
Вот сорвало с петелек свежевыстиранные рейтузы,
Вот так дома над улицами накренились,
Вот так милиционеры лицами перекосились.
Стало все кувырком-кувырком.
Город вздыбился весь кверху дном.
А человек слушал тёплые слоников телодвижения
Глубоко внутри и не менял направления.
И даже когда свет совсем кончился,
Человек улыбался и шёл, кутаясь в своё одиночество.

трамвай бежал по кольцу садовому,
листва склоняла природу к новому.
падала с неба белая пыль,
каждая мысль становилась как быль.
и раскрывались глаза огромные —
мир оглядеть из надмирия горнего.
человек собирал своих мыслей плот
и затевал великий исход.
исходил он берегом, исходил он плесом,
путая шаги, выбирался лесом.
за лесной полосой ему топтался леннон,
в небе болтал свой разноцветный невод.
невод цеплялся за облака укромные,
облака роняли оземь громы и молнии.
человек-человек шел средь земного праха,
и огнём сознания во тьме горела его папаха.
раскрывались разума вовне внутренние части.
человек тянул за собой всех своих заблуждений снасти.
и навстречу ему шел петрпалыч в мантии звездочёта.
и звездочётными губами шептал ветру в закрома что-то.
из этого шёпота песня безмолвия умещалася в складки.
человек-человек открывал все свои закладки.
и птичьими перьями становились его следы.
над безмолвной землёй колосились любви сады.
много света билось в невода паутине.
небо стало – на асфальте мелками нарисованная картина.
человек наблюдал, как бог меняет лица.
ходил взад-вперёд по тёмной комнате, бормотал «не спится».
спицы солнца входили над темечком в земную ось.
всё, что считалось небылицею, сбылось.

руки шамана,
ноги шамана.
я человек —
и в груди моей рана.

я проходил
по бульварам истории,
я разрушал,
а разрушив, всё строил.

и высились над миром
разные империи,
перемещались самоходными машинами,
рассыпались суевериями.

я смеялся царям в лица,
я под куполом неба летал пыльной птицей,
и хищничьими голосами, как сурдинами,
играли ветра в мехах моей грудины.

белые иглы.
белые нитки.
белые люди.
старые свитки.

буквы бежали вокруг друг за дружкой,
древний старик стукал их кружкой.
мы выходили к небу со дна,
мир нам казался слеплен из сна.

и только солнышка тощие лучики
шарились окрест младенческими ручками.
так довольно смеялось юностью
над потешной моей сутулостью.

когда зацветает вереск,
бобры идут на нерест.
там долго нерестятся,
куда нельзя добраться.
а потом возвращаются назад,
окружённые толпой крохотных бобрят.
и рыбы занимаются воздухоплаванием,
обделённые всех прочих вниманием.
а люди садятся в лодки,
берут с собой гарпуны и годовой запас селёдки.
идут на бобров большой войной,
чтобы запастись жиром и пушной.
тогда взрослые бобры заряжают пушки
и на человеческие лодки наводят мушки.
мушки летают вокруг лодок и людей кусают.
люди начинают чесаться и гарпуны бросают.
а потом плывут, себе, восвояси,
в море-океане свои забросив снасти.
бобровый народ собирает сети,
и ладит из них колыбели, чтобы крепко спали бобриные дети.
над морем-океаном вертолёт-стрекоза качается.
наша большая поэма кончается.

Беринг, Беринг, худосочный,
Как избушка и смешной.
Под косматою веснушкой
И разлапистой сосной

Весь навыворот раскорячился,
Диким оком в ле́са грудки́ вцепился:
Опушки насквозь озрячиться,
Из города пушкой выписаться.

Внебобам!
внебобом!
Чтобы дрязг – кругом,
Чтобы вдрызг – пополам.

Смейся громким солдатиком
Во цветов брызги.
Падай насквозь тихим мальчиком,
Вымуштрованным коромыслом.

Поперёк неба птичка скакала.
Во лбу у птички горела какарда.
Птичка пела голосом человеческим
«Чивьи-чивьи», что значит «вопрос» на греческом.

К ней полковник украдкий подкрадывался.
Пёрышки отсчитать.
Он, верно, о смысле вещей догадывался
Сызмальства.

Птичка обладала
природой Будды.
Полковник обладал
природой Будды.

Солдатик падал в какарду,
Как ракета звёздная.
Он ростом был с версту,
А время было позднее.

Часы маятником правильным качаются.
Время кончается. Время кончается.
И так над городом день тает.
Чудес на свете больше не бывает.