Ива Афонская - Ремесло волшебства. Пятая книга стихов

Хочет всё обрести своё имя,
одинокие бродят слова,
вырастают, мечтою томимы,
как цветы – чтоб их кто-то сорвал.

Острова спят в тумане открытья
и в канун пробужденья – тихи,
как родник под землёй, как наитье
нами названное: стихи.

Города открывают нам лица
башен, сказочных крыш, флюгеров,
чтоб, как в камне, – в слова воплотиться
город мог – колыбель мастеров.

Сотворённое нами руками,
и слова, что звончей серебра,
замки слов и замки из камня —
создают это всё мастера.

Тайной связаны вы, маг и мастер,
в двух словах – ощущенье родства.
И недаром, а может быть, к счастью,
в ремесле есть печать волшебства.

Словно талер серебряный, звонко,
песня льётся чистым ручьём,
и, как новорождённый ребёнок
закричит о рожденье своём.

Мой стих – сын случая, дитя удачи,
осколок настроенья моего.
Не я придумала, что будет значить
иное слово или звук его.

Не знает мать, кем вырастет ребёнок,
так я его не ведаю конца
в тот миг, когда он рвётся из пелёнок,
а вырвется – не узнаю лица.

Не подчинит дитя своей причуде
мать, даже много приложив труда.
Дитя моё, мой стих, так будь же чудом
и мне не подчиняйся никогда!

Нам не дано предугадать,
как наше слово прозвучит,
пока не сорвана печать
и льдом окованы ключи.

Стихи – как таинство стихий,
как жизнь природы, как река,
И, вырвавшись из рук людских,
они плывут, как облака,

растут, как ветви у ольхи,
текут, как кровь течёт по венам…
Когда рождаются стихи
и как – нам путь стихов не ведом.

В квартире маленькой моей,
где дует изо всех щелей,
где дух бездомности таится,
ползущий, как мороз из рам,
где горе с кофе пополам
(и сахаром не подсластится),
прописаны: ночная мгла,
беда из каждого угла
и свет над чистою страницей.

2

Дух временности мне сродни.
Я – птица, севшая на ветку:
присядь, и через миг – вспорхни.
Жизнь – ветка мне, и дом мой – ветка.

Мне близок чайки крик над морем.
Как дух скитаний превозмочь?
И я живу годами в доме,
как сняв гостиницу на ночь.

3

Поэту посох был вручён,
на пёрышки пошло крыло.
Он на скитанья обречён,
как будто метка на чело.

Он не давал такой обет,
но от судьбы спасенья нет,
и дюжина невзгод и бед
всю жизнь идут ему вослед.

4

В поэте гены есть бродяги.
Сродни с оторванным листом,
летящим с ветки, – лист бумаги,
и ручки пёрышко – с крылом.

Пускай пленительный и ранний
расцвёл судьбы твоей рассвет —
но горький, с привкусом скитаний,
такой ждёт хлеб тебя, поэт.

Пусть нет нигде скитанья, кроме
души – в ней странствия твои.
И мы бездомны даже в доме,
с бездомностью в своей крови.

Пройдя татарскою ордой,
сбирает осень дань с Москвы,
монеты на ковёр травы
бросая грудой золотой.

Пускай её характер крут,
дожди-опричники лихи,
у нас – лишь звёзды и стихи,
и больше нет других валют.

Не собирай богатства впрок
и денег не копи – всегда
текут монеты, как вода,
а звёзды щедро дарит Бог.

Вечерний сумрак – верный пёс —
положит голову на лапу.
Не сводишь душу к эскулапу,
да и на улице мороз.

Существований наших вкус
нам не по вкусу очень часто,
но в это вдуматься – опасно,
хоть по натуре я не трус.

С тобой мы часто не в ладу,
судьба, капризная, как тёща,
но всё спокойнее и проще
встречаю у дверей беду.

Ты горче дыма папирос —
судьба. Спасает лишь тетрадка,
куда уходим мы украдкой
от неудач, и бед, и слёз.

Но среди них хранит тебя
твоя надежда и основа:
едва мерцающее слово
над тёмной бездной бытия.

На смену пройденным годам
приходит опыт пониманья:
подобно звёздам мирозданья
слова недостижимы нам.