Евгений Савойский - Синий туннель

Резко развернулся и быстрым шагом пошел к остановке. Не знаю, но надеюсь, что она смотрела мне вслед…

В полдвенадцатого я был в этом же самом месте – не опоздал, как было с Юлей, а явился даже раньше положенного срока. Илзе тоже была пунктуальной – приятно, когда все идет точно по плану. В одиннадцать-сорок одну мы поздоровались, и я тут же спросил:

– Вам отец рассказывал о своем кружке? Что он в нем хотел видеть?

Мы некоторое время, кажущееся приятно-медленным, прошли по небольшой тропинке, усеянной по бокам деревьями и кустами. Деревья, листвой защищающие тропинку от летнего солнца, ранней весной были беспомощны по причине своей наготы. Да и защищать сегодня не от чего, солнца-то не было. Я знаю, что летом здесь красиво, довольно зелено для Брянска, поэтому лишь мог быстрее желать его приближения. Мы прошли половину университетской тропинки, прежде чем Илзе решилась ответить.

– Он… папа… как бы вам это сказать… Вы точно друг Саши? – спросила он тоном, уже отвечающим, что «нет, я не друг».

– Да-да.

– И когда будут похороны?

Здесь я попал впросак. Ты слишком умная, Илзе! Будь умной, но не настолько, чтобы мне это чего-нибудь стоило! У меня чуть не вырвалось глупое «чьи?» – такое бывает, когда спеша придумываешь что-то, из головы выметаешь глупые фразы, и все они скапливаются у единственного выхода из головы – у рта.

– Понимаете, – начал я, – я же, помнится, говорил, что я не близкий друг, а так, хороший знакомый. Потому и про дату похорон мне никто не сообщил. Но, – тут я стал демагогом вскидывать руки, – но даже если б сообщили, я бы не пришел на его похороны. Я не циник, я просто не понимаю похорон. Перемена состояния уже произошла – он либо мертв, либо живет другой жизнью. А в похоронах я вижу только… вы уж меня извините… торжественную уборку.

Вот тут в Илзе что-то изменилось. Ее лицо, весьма красивое, пусть и с одним маленьким изъяном, как бы раскрепостилось. Не уместное слово, но оно мне первым пришло на ум. Раскрепощением я бы назвал процесс, в котором каждая черточка лица Илзе перестала быть зажатой. На слове «уборка» каждая мышца ее, морщинка, нерв, сообща, сбросили с себя оковы, и тут я понял, что сейчас увижу Илзе, которую сама Илзе привыкла скрывать под маской застенчивости.

– Я не думала о похоронах в таком роде, – сказала она ровным голосом уверенного в себе человека. – Я иногда думала, что кремация лучше закапывания, но всегда считала и то, и другое данью усопшему. Уборкой я не решилась бы это назвать.

– Торжественной, – поправил я. – Вот в чем суть. Похороны делаются живыми для живых. Все, что здесь, на Земле, – я обнял руками Землю, – делается, делается исключительно во имя живых. Даже спиритические сеансы – это когда якобы вызывают дух покойника и с ним общаются.

– Я знаю, что это такое, – сказала Илзе про сеансы.

– Вот, – этим «вот» я ставил восклицательный знак своей мысли. – Все похороны, на которых я бывал, были похожи на свадьбы. Отличались только ритуалы в начале, ну и, естественно, формальный повод. А застолья с их трещащими от еды столами, с этими вечными незнакомцами, подбегающими к столу пропустить рюмочку в честь покойника или жениха – хотя ни жениха, ни покойника они не знали, – эти застолья ни отличить одно от другого.

– Интересно, – сказала Илзе, думая о своем. Она шагала со мной вровень, мне даже не приходилось подстраиваться под ее ритм, как я это делал с другими девушками. Я высокий, шаг у меня большой и прыгучий, мне приходилось постоянно сбавлять рефлекторно нарастающий темп, чтобы дамы от меня не отставали. А сегодня как будто бы я был дамой, ведь Илзе подстраивалась под мой шаг, а не я под ее.

Мы дошли до самого конца университетской тропинки. Если пойти дальше, то можно было попасть на Курган Бессмертия – это брянский Кремль или, если угодно, наша Эйфелева Башня. Если вам захочется нарисовать Брянск – вам достаточно изобразить белую звезду, похожую больше на букву «Л», которая стоит на зеленом холме. Это и есть наш Курган.

Я предложил Илзе пройтись до Кургана, но она не захотела, а предложила мне в свою очередь просто посидеть на лавочке, у самого края тропинки. Я согласился, и мы сели. Было приятно, утренний ветер ослаб и стал просто свежим дыханием природы.

– Значит, вы друг Саши? – спросила Илзе.

– Да, – решил я не отступаться ото лжи, но в противовес этой лжи добавил:

– Но даже если и не друг, что это между нами изменит? Если вы захотите мне ответить на вопрос – вы ответите. Если не захотите – не ответите.

– Про кружок отца… я… я вам отвечу, – пообещала Илзе. – Мне просто не понятно, зачем вам надо знать про кружок. Вы же друг Саши, а не моего папы.

«Красота монашки, а ум, как у стервы!» – подумал я с восхищением, перед тем, как решился-таки рассказать про монеты:

– Незадолго до смерти Саша показал мне фальшивые монеты. Я удивился – ну ты и сама посуди: кому придет в голову подделывать рублевые монеты, когда можно подделывать сторублевки? Да и затратно это, металл ведь гораздо дороже бумаги. В общем, мне стало это интересно. Я спросил у Саши, откуда у него эти монеты. Саша ответил, что дал их ему отец…

– Подожди… те… – перебила Илзе с явным ощущением перебитой. По-моему, это было вызвано тем, что я незаметно для себя перешел на «ты», и Илзе, чтоб быть честной и прямой, тоже сейчас придется перейти на «ты».

И она перешла:

– Ты намекаешь, что Сашу убили фальшивомонетчики?

– Я не знаю. Но хочу знать. И хочу знать, что за кружок был у твоего отца. Помилуй, я твоего отца ни в чем не обвиняю, но я… – тут я вспомнил собственную фразу, брошенную вчера Кате, – как детектив, изучаю все беспристрастно и откидываю симпатии интересных мне дам.

Илзе, наконец-то, впервые за сегодня, улыбнулась, но затем серьезно сказала:

– Хочу расстроить тебя, но папа вряд ли имел кружок со станками… не знаю, наковальнями… по чеканке монет. Тем более что папа хочет учить младшеклассников борьбе – с этим и связан его кружок.

Я замер, лицом напоминая выброшенную на берег рыбу. Илзе же, видя рыбу, спешно добавила:

– Но больше я ничего не знаю… честное слово… Этим папа мог бы делиться с Сашей… больше, чем со мной. Саша не говорил ничего о борьбе?

– Нет, – осипшим голосом ответил я. Нет же, бунтовал я про себя, я уверен, что Линдянис связан с чеканкой монет! Какая к черту детская борьба!

А?

– Ну, извини, что не помогла, – прям искренне расстроилась Илзе. – Тебе нужно детективить в другом направлении.

– Детективить? – отрешенно повторил я. – Хорошо, подетективлю.

Затем, скорее от чувства такта, чем из-за чего-то еще, я попросил:

– Расскажи о себе.

И она, что меня удивило, с охотой и даже благодарностью стала говорить. Без пауз застенчивости, без неуверенности, говорила, как думается, не редактируя себя. Илзе могла бы точно занять первое место в моем «рейтинге скромненьких», но если судить ее только по тому, как она сейчас заговорила, не принимая в расчет прочие проявления ее сущности, то она, думаю, была бы чуть ниже Юли, но на порядок выше Лизы.