Татьяна Игнатьева - Письма улетевшего года. Стихи

Как многотруден многоликий день!
Вскипает страстью каждое мгновенье,
И бесконечным душем – вдохновенье,
Что перельётся вечером в мигрень.

Ах, да – мигрень Онегина грызёт.
А нам – всё изощрённее и злее,
Трагичнее, коварнее, больнее.
Ведь в каждом – всею кровью – «наше всё».

Живёт, творит, купается в любви,
Страдает, негодует и смеётся.
Изящным мастерством канатоходца
Он наповал сражает визави.

И, усмиряя сердца непокой,
Вдруг замирает сфинксом африканским.
Толчками кровь напополам с шампанским
Отнюдь не предвещает упокой.

Ведь вот опять скакать под хлёсткий снег
И призывать бесчестие к ответу.
Последний вызов – это вызов свету.
И призван день, и призван целый век!

…Уж дядька преподнёс с малиной квас,
Прилежно ждут перо, листы бумаги,
Точёный профиль из чернильной влаги
И свежий ветер севера анфас.

Как будто не было бурлящих лет,
Вечерний час – не утренняя нега.
А у барьера холодно Онегин
Наводит прямо в душу пистолет.

Она всё же звучит – неизбывная музыка сфер,
Над тобой и в тебе, в каждой клеточке, в каждом мгновеньи.
И горит этот трек, не взирая на сон, или бденье,
И взрывает мембрану души – непростой волномер.

Значит, лире звенеть, и лететь серенаде, и быть
Безусловной любви, когда кружатся белые платья.
Но один муравей всё куда-то спешит от собратьев,
Будто он лишь один выражает вселенскую прыть.

Звёздный ветер бушует настойчивей, ближе, свежей.
А Земля отзывается тёплым и ласковым смехом.
Вот тогда Пифагор замолкает и слушает эхо…
И ползёт муравей до седьмых неземных этажей.

И – ни хлеба для тела, ни душам прибежища вер,
Весь багаж ни к чему, ты его ни на что не сменяешь.
Прямо здесь и сейчас ты коснись солнце-ветреных клавиш,
И она зазвучит – неизбывная музыка сфер.

Весенний сон принёс с собой печаль,
Как будто бы заботу на плечах.
Но, кажется, плечом лишь поведи,
И скинуты сонливые дожди.
Не тут-то было, экая напасть,
Не превозмочь дремоты липкой власть.
Застыло всё в весеннем неглиже
На зыбком неприкрытом рубеже.
Так в кои лета светит лету срок,
А лето не попало на зубок.
Земля в потугах – будет рождено
Вот-вот оно! Уже вот-вот ведь! Но…
И мир застыл, как будто на холсте,
На пятой майской вздыбленной версте.

За словом слово – тянет цепь
Идей в намеченную цель.
И мысли – цепкие крюки
Слова срывают со строки,
Как репу с грядки, как нарыв,
Свою изнанку обнажив.
Где гнев и боль
на копьях фраз —
…..там света ноль
……и застит глаз.
Где сложно —
…….ложно
……….и темно,
Где страх —
…….там крах,
………но все равно —
Слетая с ломаной строки,
Мчат в жизни ад мои стихи.
……
Но там, где льётся ручейком
Повествованье в сердца дом —
Там нежной лаской и теплом
И человечий дом – гнездом
Как-будто свитый из украс
Любовью напоённых фраз.
Стихи, неся приятный груз,
Мчат в рай мирской на крыльях Муз.

«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
От боли и волненья в сердце дрожь.
Но жизнь без тормозов летит, так что ж —
Неужто все стенания напрасны!
Напрасны… что посеешь – то пожнёшь.

Вот в сердце радость с самого утра
Вдруг разлилась могучею рекою —
И всё вокруг сияет под рукою,
И солнце, и цветок, и гладь ковра.
Как наша жизнь поистине мудра!

Но вот в душе трепещет гнева клок.
И сразу меркнет, ёжится пространство,
Природы неприглядное убранство
Нам не принять, любой глоток не в прок.
Ах, если б осознать, что то – урок!

А жизнь, что море – катит за волной
Волну очередную к нам на берег.
И нам не нужно открывать америк,
Ты просто будь, как эта жизнь – собой,
Тогда не страшен никакой прибой!

Дай мне силы остаться у сердца живого огня.
И запомнить, хоть вкратце, все жизни тебя и меня,
И заполнить утраты, и море потерь осушить.
Дай мне счастье оплаты, когда невозможно не жить.

Всколыхни, растревожив придуманный нами же сон,
Мутных страхов не множив, уверенно выплесни вон.
Дай мне силы остаться одной на крутом берегу,
И хоть раз не касаться того, что как жизнь берегу.

Мой августейший месяц,
что нынче мне припас?
На окнах вновь развеся
зимы иконостас,

засыпь дорожки прахом
пуховых облаков,
промчи единым махом
пургой да будь таков!

Но ты вздыхаешь, ленный,
и крылья не поднять.
Смурной, как будто пленный
прибитый миром тать.

Порой совсем бесснежный,
порой – хоть утопай
во мгле дождя безбрежной
под злой вороний грай.

А я сижу со свечкой,
чего-то ворожу,
замерзшею овечкой,
прилипшей к миражу.

А в сердце ветер воет,
и снег метёт, метёт…
Легко, по вышней воле
вступает новый год.

Конечно, будет вьюга,
куда же без неё —
чтоб вымести недуга
подгнившее жнивьё.

Взлететь бы, но не комом
в потугах и поту —
снежинкой невесомой,
растаяв на лету.

Не разбираясь в мировых
проблемах – есть ли таковые —
кормлю запечных домовых,
что стерегут как часовые

часов неспешную ходьбу,
минут шажки, секунд подскоки.
А в поле молятся столбу
безбожно зимние сороки.

И бьют ветра в колокола,
плывёт над лесом литургия,
и распалилась добела
январско-снежная стихия.

Мне эти дебри не видны,
домашним мается рассудок —
хватило б только до весны
запечным – слёзок незабудок.

Как ни вздыхал февраль, ни ныл, но всё же
Он отступил во след чумной зиме.
Колдует март холодный, но не строже
Предшественника в снежной кутерьме.