Константин Арбенин - Стихи песен. Зимовье Зверей

Упавший с неба бриллиант

В земной оправе?

И вечность дальше потечёт,

А многоточие не в счёт,

На что ей сдался пустячок

В конце абзаца!

Не дай вам бог, не дай вам чёрт,

Не дай вам кто-нибудь ещё,

На этом месте в это время

Оказаться…

Спит средневековый город Бремен.

Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина!

Тенью на камнях застыло время.

Полная Луна…

Он ревновал её к дождю

И укрывал джинсовой курткой

Её июневые кудри,

А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,

Жизнь начиналась с середины,

И закрывали магазины

Свои разнузданные рты.

Ветра стояли на своём,

Шатая цепь священнодейства,

И пошлое Адмиралтейство

Сдавало ангелов внаём,

Но вместо звёзд их берегли

Два добрых духа – Джин и Тоник,

И мир, казалось, в них утонет,

Едва дотронувшись земли…

А мне казалось,

А мне казалось,

Что белая зависть – не грех,

Что чёрная зависть – не дым,

И мне не писалось,

Мне не писалось,

Мне в эту ночь не писалось —

Я привыкал быть великим немым.

Он ревновал её к богам

И прятал под мостом от неба,

А голуби просили хлеба

И разбивались за стакан.

И плоть несло, и дух опять

Штормил в девятибалльном танце —

От невозможности остаться

До невозможности унять.

И вечер длинных папирос

Линял муниципальным цветом,

И сфинксов он пугал ответом

На каждый каверзный вопрос.

И, видно, не забавы для —

По венам кровь против теченья.

Миг тормозов – развал – схожденье…

И снова твёрдая земля.

А мне казалось,

А мне всё казалось,

Что белая зависть – не блеф,

Что чёрная зависть – не дым.

И мне не писалось,

Мне опять не писалось,

Не пелось и не писалось —

Я привыкал быть великим немым…

И отступил девятый вал,

И растворил свой сахар в дымке…

К стихам, к Довлатову, к «Ордынке»

Он вдохновенно ревновал,

Но вместо рифм бежали вслед

Два юных сфинкса Джин и Тоник,

И воздух был упрям и тонок,

Впитав рассеянный рассвет.

Вначале было слово – и слово было Я.

Потом пришли сомнения и головная боль.

Тяжёлые ступени, холодная скамья,

И тихая война с самим собой.

Водил меня Вергилий по дантевским местам.

Сырые катакомбы, крысиные углы…

Подглядывал Меркурий – из туч да по кустам,

Шептал проклятья и считал стволы.

Он говорил мне: «Не уходи!»

Он говорил мне: «Не улетай!»

Он говорил мне: «Слушай, отдай

Свою душу в залог!»

Он предлагал мне долгую жизнь,

Он уповал на украденный рай

И обещал мне в этом аду

Жилой уголок.

Потом настало чувство – и чувство было Ты.

Ложь стала бесполезней, а боль – ещё больней.

Вольтеровы цветочки, Бодлеровы цветы,

И чёрный дым – от кроны до корней.

Не требовал поэта на жертву Дионис.

Года летели клином, недели шли свиньёй.

Кумиры разлетались, как падаль, пузом вниз.

И каждый бог нашёптывал своё.

Один говорил мне: «Иди и смотри».

Другой говорил: «Сиди и кури».

А третий пускал по воде пузыри,

Когда я жал на весло.

Один предлагал мне хлеб и вино,

Другой намекал на петлю и окно,

А третий – тот требовал выбрать одно:

Добро или зло!

Но тут случилось чудо – и чудо было Мы.

И я послал подальше всю эту божью рать.

Я взял одно мгновенье у вечности взаймы —

Я знаю, чем придётся отдавать!

Измена на измене – мир прёт своим путём.

Предвзятое как данность, и целое как часть.

И рай теперь потерян, и ад не обретён —

Всё только здесь и именно сейчас!

Тебя носило по городам,

Тебя насиловала весна,

Рассвет свободы тебе не дал,

И вместо солнца взошла блесна.

Блеснула вешенкой на ветру,

Мелькнула пятнышком по среде,

Кольнула кольцами под кору,

И мы уже – никогда нигде не…

Темнело пиво. Самогон крепчал.

Тянулась речь на редкость благозвучно.

И небу было даже не до туч, но

Злопамятный уже штормил причал.

Я совмещал скольжение по кругу

С попыткой встать над миром вверх ногами.

Мы шли навстречу, но не шли друг другу —

Мы выглядели рядом дураками.

Я первый, ты вторая,

Кто принял этот яд.

Любовь не выбирают,

Любимых не винят.

Без лишних снов, без выходок из тел,

Сосредоточив явь в открытой ране,

Захлёбываясь в собственной нирване,

Я прерывал теченье вечных тем.

Ты примеряла кольца и темницы,

Природу крыльев чувствуя плечами.

Мы рассекали воздуха границы,

Но контуров уже не различали.

Я первый, ты вторая,

Кто принял этот яд.

Судьбу не повторяют,

Забытым не звонят…

Темнело пиво. Самогон крепчал.

Назло врагам на маленьком диване,

Захлёбываясь в собственной нирване,

Я постигал конечность всех начал.

Мы бились лбом в раскрашенные стены,

Отборный бисер разметав икрою.

Мы вышли в звук, мы выдохлись из темы —

И разойдёмся братом и сестрою.

Я первый, ты вторая,

Кто принял этот яд.

Любовь не выбирают,

Любимых не винят.

Родная! Ты помнишь своих героев?

Я здесь, я веду свой незримый бой.

Но рация снова вышла из строя,

И вся надежда – на новую связь с тобой.

Не верь никому – некрологи лживы!

Я не погиб и не сдался в плен!

Здесь мёртвый сезон, но мы всё ещё живы:

На невидимом фронте без перемен.

Родная, мой подвиг почти неизбежен,

Мой мозг под контролем, мой нерв напряжён,

А шифрограммы приходят всё реже,

И только – наложенным платежом.

Есть подозренья, родная, что ночью

Я вслух говорю на чужих языках.

Но кто я и с кем я – не помню точно:

Всё стёрлось, даже линии на руках.

Я помню только тебя, родную,

И наших двух (или трёх?) детей.

Я так скучаю, когда вхолостую

Секс-бомбы падают мне в постель.

Родная, эти мужские игры

Отшибли мне память, хоть застрелись!

Боюсь, что не вспомню ни физика Игрек,

Ни русскую пианистку Икс!

Семнадцать лет – как одно мгновенье,

Когда пули-дуры стучат об висок.

На всякий случай я впал в забвенье

И ампулу с ядом зашил в носок.

Всё это ради тебя, родная!

Но я заявить собираюсь для ТАСС:

Я всё позабыл, но я кое-что знаю!

Скажи это Юстасу – он передаст.

Родная, я всё превозмочь сумею:

Приказано выжить – отвечено «Есть!».

Но военные тайны всё дешевеют,

И скоро мне нечего будет есть.

Весна. А меня не пускают в отпуск

За то, что я съел сверхсекретный пакет!

А в гестапо вахтёр отобрал мой пропуск —

Это значит, обратной дороги нет!

Родная, я весь на грани провала!

На явках – засада! В квартире – завал!

Ещё один срыв – и пиши пропало!..