Михаил Меклер - Судьба в точке пространства

Вода огромной реки, проносится боком,
мимо барнаульских холмов, бурля потоком.
Деревянный город спит в ночи, сопит уныло,
а жителям снятся все те же сны, про то, что было.
Уверенно шествует смерть, ползёт по карте,
все те же трамваи ЧТЗ и ямы на сером асфальте.
Дети похожие на дедов, охраняют могилы,
вспоминая своих отцов, которые еще живы.
Всюду запах полей, люцерны цветущих
и тот же угрюмый народ, с утра бредущий.
Время подчиняется вселенским поводьям.
Кому рассказать, как жизнь проводим?
Может луне, пусть приливами правит не так вяло,
облакам гонимые ветром, как сползающее одеяло.
Кому душу открыть? Тем, кто уже в могиле?
Может тем, кто с похмелья, они счастливые.
Как объяснить корням, в ледяном сугробе,
что наши мысли не там, а шляются по Европе.
Грустно от могильной доски и мороз по коже,
память с черной полосой не станет моложе.

Цепочкой лет окованы эти рифмы,
дни уходят в одну бесконечность,
а недоступность эллинских Нимф,
хранят мгновения и скоротечность.
Смерть выбирает слабых у порога,
ей не нужны поля и перелески,
внезапно, раз, и переходит дорогу,
поймает жизнь в намеченном отрезке.
Ушло от нас безвременное племя,
еще в рассвете сил, цветущей бахромы,
оставив тяжесть и прожитое бремя,
суровым дням, где доживаем мы.
Они допели уже все свои куплеты
и полегли в готовые могилы,
оставив сиротам на память силуэты
и край земли на кладбище унылом.

Будем помнить их без сомнения,
мир без тела не будет пуст
и не исчезнут их творения,
осталась память рук и звуки уст.
Что нам судьба еще готовит?
Повод к разлуке сильней её смысла.
Когда нет слов, молчание глаголет
и наполняет пустоту эгоизмом.
Тучи разогнать может ветер,
стихия в природе бессмертна,
у каждой смерти есть свидетель,
который в будущем однозначно жертва.
Всех нас ожидает место в могиле,
под грудой цветов и пением птиц,
там где лежат и раньше жили,
в вечной темноте и тесноте границ.
Смерть неожиданно встречает,
она бывает всегда с другими,
её не ожидают, а провожают
и дни становятся роковыми.

Дамы и господа, и все дышащие,
жующие, пьющие и просто спящие,
мыслящие и включенные в круговерть.
Вас всех поджидает внезапная смерть.
Смерть меткий стрелок и не надо воображать,
что вы здоровы и вам ничего не может угрожать.
Смерть потребует от вас расплатиться,
за то, что пришлось вам на свет появиться.
Смерть врач, к ней каждый на прием придет,
она вылечит и денег за это не возьмет.
Смерть постучится и успеет вам предложить,
два метра земли за бесценок купить.

Черный мундир и черный халат,
чернеет кровь, если дури игла,
вонзает в вену смертей каскад.
Чернее черного творятся дела.
Ночь без луны полуночная мгла
и тьма не чувствует силуэты теней,
как только потухнет в топке зола,
черный уголь становится еще темней.
В черном небе висят черные тучи,
черные мысли сидят в голове,
а чёрный день всегда невезучий,
есть место черное в каждой судьбе.
Двигалась процессия под траурный аккорд,
чернела полночь, чернела память,
черные строчки вошли в некролог,
черные птицы продолжали каркать.
Черная излучина, черный календарь,
до черноты замучила, черная вуаль.

Сокрыты небеса, следы и тени.
Играет колокольный перезвон
там, где быстрая вода в помине
по бражникам, ушедшим на поклон.
Воскресли своды, письмена
внутри всепоглощающего света.
Лишённые согласных имена,
парят, как птицы Ветхого Завета.
Не слышно стонов мучеников веры,
размыты временем года на стенах,
дрожит мотив, и покаянные напевы
ласкают слух, его касаются несмело.
Лампады, кольца, кружева, всё – храм.
Всё – в матовом, пушистом дыме.
И колокольный звон навстречу небесам
над Барнаулом поднимает Нимбы.

Горела ты и молча догорала,
как та свеча, что никогда не догорит.
Ты детство нам собою освещала,
нам память о добре с тобой хранить.
Она ушла, не хлопнув дверью,
с собой улыбку и девственность храня,
все дети знавшие её несут потерю,
скорбь разделяет вся наша родня.
Ушла ты в ночь от нас,
так и не промолвив слова.
Тебя мы вспомним каждый раз,
на Рождество Христово!

Все угасло, спустился мрак,
в правом боку беспокоила почка,
ночь пролетала просто так,
времени пропуская цепочку.
Поезд шел на юг, к себе домой,
через туннели, минуя снежные горы,
ландшафт за окном, окутался тьмой,
начиналась земля, где живут синьоры.
Из всех внутренностей, только глаза,
помнят все, что происходило со мною,
смена места связана, взглядом за
барьер, где ценят и охраняют свободу.
Море баюкает берега миллионы лет,
не меняя свой горизонт,
человек повсюду оставляет свой след,
напоминая свой понт.
Все то же перо держу в руках,
от пищи совсем нет изжоги.
Солнце чаще висит в облаках,
мозги не устают, они же не ноги.
Голова пухнет от зрелых мыслей
и гонит тело строго на запад,
чем дальше, тем бескорыстней,
купола церквей без золотого крапа.
Я пишу в центре Старого света,
сняв пробу с германских рифм,
бессонница строчит до рассвета,
умлауты маршем чеканят ритм.
На чужом языке тьма, бесконечность,
неизведанность сути метафор,
проще глядеть в телескоп на вечность,
или рифмовать, как пашет трактор.
Ночь в разгаре, слышно сову,
часовые сопят на своем посту,
и только луна не спит наверху,
непрерывно гонит приливов волну.
Все, что утром прочтут сетей постояльцы,
утащит в прошлое, осевшая пыль,
если правнук пролистает все это пальцем,
то значит не зря я всё сочинил.
Мы движемся перпендикулярно полу,
так хочет земля, её притяжение
и не всегда находим опору,
падая на пол для подтверждения,
что для нашего мяса есть тяготение.
Мысли притягивают, другое мнение,
чтобы довести его до преломления,
а затем использовать по назначению.
Только затянутый паутиной угол,
не знает, что он прямой,
так и слепой движется тупо,
хаотично, нащупывая твердь ногой.
Мысли, изложенные ритмично в рифму,
заставляют думать лишь о том,
что в стихах не может быть алгоритма,
они происходят, произвольно, гуртом.
И только те мысли будут достижимы,
чьи черты в пространстве неповторимы,
даже тень повторяет движение тела,
произведение стихов не имеет предела!

Море зарей горизонт умывало,
чайки шумели, трогая бриз,
ты не пришла, день лишился начала,
лишь пузырился Шампани каприз.
Я целовал твоё потное тело,
наслаждаясь солью души,
чувства мгновенно от страсти немели
и заполняли память любви.
Желание достигнуть и раствориться,
в объятиях любимого человека,
осталось мечтой, которой не сбыться,
стучался сон в закрытое веко.