Михаил Меклер - Мировая поэзия

Преемственность ведет к стихосложению,
она помогает избегать клише,
что придает искусству двойное ускорение,
хранить увиденное в памяти, в душе.
Поэзия не баловство и даже не искусство,
это нашего языка, эволюционный маяк.
Овладев с детства языком, человек искусно
преследует цель генетики. Поэт есть маньяк!
В основном, человек не достигает полных знаний
и не научился нагружать свои фразы смыслом,
чтобы исцелять людей от всяческих страданий
и приносить им радость в чертах гуманизма.
В душу не зайдешь, пока не осознаешь строки,
никакая память не утешит в забвении плоть
и не сделает финал менее горьким,
пока не войдет по генам в кровь.
Наше общество, как безъязыкую семью,
везет без расписания поезд в никуда,
и только чтение поэзии дает стезю,
для прогресса умственного труда.
Стихи доступны огромной аудитории,
в финале читатель постигает откровение,
так как, стих полноценен в теории
и раскрывает деятельность разума и творения.
Поэзия использует ритм языка,
который сам по себе приводит к откровениям.
Во время чтения, поэт проникает в тебя
и когда закрываешь книгу, то с сожалением
не можешь чувствовать себя неистово.
В этом и заключается суть всей эволюции.
Ее цель, красота, дающая истину
и, объединяющая разум, и чувства во времени.
Красота может быть воплощена только в словах.
Человек не способный к адекватной речи,
прибегает к насильственным действиям в делах,
расширяя словарь кулаками и картечью.

Женское тело, белые дюны,
белизна бёдер, она, как пашня весной.
Я, как пахарь, но очень грубый,
из тебя сына вынес на свет голубой.
Словно пещера, я был одинок.
Шарахались птицы лавой слепой,
мгла застывала во мне, как комок.
Тебя сотворил я лёгкой рукой.
Это расплата, любовь мне награда,
тело из кожи и женского молока.
Груди как чаши, у глаз нет взгляда
и голос грустный, и розы лобка!
Милое тело, я весь в твоей благодати,
жаждой ненасытной, смутной тропой,
наслаждаюсь тобой на мягкой кровати,
неутолимой усталостью, болью слепой!

Свет тебя пеленает в смертное плато.
Оцепенелая, бледная, ты смотришь, скорбя,
видишь, как лопасть ветхого заката,
оборачиваются вокруг неподвижной тебя.
Одинокая и я одинокий где-то,
подруга, ты застыла, молчание храня,
забирая себе жизнь умершего света,
наследница чистая, испепелённого дня.
Закатная гроздь в твой подол упала.
Корни покидают твой облик в ночи
и рвутся наружу из темного подвала,
тебя поедая, едва успев прорасти.
Плодоносная в своём движении рабыня,
из среды, где творится золото и чернота,
ты воплощаешься в такие творения,
что цветы твои вянут, а ты тоской налита

Сосновый простор, грохочет на буреломе,
мерно сменяется свет, колокольный прибой.
Сумерки загустеют в глазах от истомы,
ты раковина земная, песня земли вековой.
В тебе все реки поют и душа моя с ними,
течёт по велению в открытый предел.
Укажи мне цель, стань тетивой, пружиной
и я на волю выпущу стаи стрел.
Всюду я вижу, как зыблется тело твоё.
Молчание есть облава пугливых минут,
твои хрустальные руки гавань для меня, бытиё,
моим поцелуям и влажным желаньям приют.
На устах у любви твой голос влажнеет, крошится,
в час, когда вечер спускается в гулкую пустоту.
Так на закате я слышу, как в поле колышется,
молодые колосья шуршат на ветру.

Непогода с рассвета, летний вид облаков,
от разлуки похож на ворох белых платков,
которыми на прощанье машет ветер шальной.
Стук сердца нарушает влюблённых покой.
Кроны звенят поднебесным оркестром,
будто битвы и песни сошлись на устах.
Ветер листья крадёт повсеместно
и отклоняет от цели трепетных птах.
Листва водопадом без пены кружится,
веществом невесомым, отвесным огнём.
Ворох лиственных поцелуев ложится
у входа в обитель ненастным дождём.

Слова мои послушай иногда.
Они утончаются, как чаек следы,
там, где песок увлажняет вода.
Я твой браслет во имя беды,
или бубенчик на твоей нежной руке.
Мои слова отдаляются и станут немые,
как вьюнки, вокруг боли на старой ноге,
карабкаются медленно на влажные стены.
Ты виновата в той кровавой игре.
Слова из хмурой моей головы убегали.
Ты заполнила все щели в этой норе.
Они больше, чем ты, привычны к печали.
Ещё до тебя они обитали в пустой тишине.
Я хочу, чтоб они обо всём рассказали.
Ты им внимай, словно внемлешь ты мне.
Ветер скорби до сих пор помыкает едва ли.
Шквал сновидений похоронить их готов.
В моём горьком крике ты слышишь другой.
Кровь старых призывов, рыдания ртов,
не покидай подруга меня и останься такой.
Мои слова любовью пропитались скорбной
и всё заполнили, не зная разных преград.
Я сотворю из слов браслет незлобный,
твоей руке нежнейшей, словно виноград.

Я помню какой ты была в последнюю осень:
серым беретом, сердцем в осенней тиши.
Сражались зарницы над макушками сосен.
Листья заполняли заводь потаённой души.
К моим рукам ты, как вьюн прижималась,
твой голос неспешный шуршал, как листва.
В оцепенелом костре моя жажда пылала,
синий жасмин дрожал, словно пламя костра.
Твои глаза кочевали по мне, наступали,
серым беретом, голос сердца, словно очаг,
летели надежды к тебе чёрной стаей
и поцелуи тлели жаром весёлым в ночах.
Небо над морем, над полем и у подножия.
В памяти ты, как свет и заводь в глуши,
за твоими глазами в сумерках бездорожье,
осень сухой листвой касалась души.

Слонявшись одиноко по вечерам,
я забрасывал свои грустные сети,
в твои зрачки похожие на океан,
в глубину их трагедий и сплетней.
Одиночество пылало на костре,
руками размахивая, словно моряк,
идущий стремительно к глубине,
подавая сигналы, словно маяк.
Ты отвечала туманом густым,
моя даль, подруга моя.
Из глаз твоих выплывали кусты
и обмелевшие берега.
Я грустные сети забросил туда,
где бездна бушует в твоих зрачках.
Исклёвана птицами первая звезда,
мерцавшая, как душа моя во снах.
Полночь скачет на вороной кобылице,
разбрасывая по лугу синие колоски.
Когда сближаются наши лица,
в нас кровь вскипает, мы очень близки.