Array Коллектив авторов - Цветок эмигранта. Роза ветров. Антология

Выхожу из храма: летнее голубое небо в облаках, деревья колышутся, травы благоухают, все просто, скромно и вечно, – и это опять преимущественно Бах, тогда как при виде статуй на куполах соборов на фоне пронзительной лазури, как в южной Европе, или при лицезрении сказочно чарующих руин какого-нибудь затонувшего античного города подле северо-восточного побережья острова Крит, в первоосновные баховские тона добавляются незабываемые моцартовские аккорды: но может быть Моцарт – человеческие отношения, а Бах – космос?

Вспоминаю все, что пережил с людьми и наедине: всему этому созвучна музыка одного только Баха, – зато в щемящей влюбленности, в назревающем разрыве и особенно в прощании с кем-нибудь на долгие годы, а тем более навсегда – в первую очередь Моцарт и потом только Бах: но может быть, Моцарт – это особенно яркие, судьбоносные, запоминающиеся переживания человека, а Бах – любые переживания, как исключительные, так и повседневные?

Наверное, так оно и есть на самом деле, но что же из этого следует? для начала только то что к Баху как вечному и щедрому Хозяину бытия иногда заходит загадочный, непонятно откуда являющийся Гость жизни – Моцарт: тоже своего рода сценка в пушкинском духе из репертуара Мирового Театра, – ведь должен же быть в мире Хозяин с большой буквы, и должен быть Гость с большой буквы, и Один должен иногда навещать Другого, а кроме этого – по причине соблюдения чистоты (пушкинского) жанра – пока ничего не должно быть, ну а дальше – посмотрим.

Добрый Хозяин всегда в первую очередь заботится о том, чтобы в его окружении люди чувствовали себя хорошо и комфортно, разумеется, какой-нибудь экстравагантный номер, способный развлечь публику, никогда не помешает, но он должен быть выполнен в меру, чтобы никто из присутствующих не ощутил дискомфорта – ведь любая сверхмерная и в особенности острая оригинальность может нарушить хрупкое душевное равновесие, такова уж человеческая природа! – и потому гармоническая уравновешенность, причем буквально в каждой музыкальной строке, отличает И.-С. Баха, – и хотя в баховской полифонии постоянно звучат потрясающе страстные аккорды, это именно страсть от третьего, а не от первого, как у Моцарта, лица, это как бы страсть глубоко личного и идущего из глубин сердца, но все-таки – Сознания или Самосознания с большой буквы, а никак не конкретной индивидуальности, и потому у Баха мы фиксируем сплошное восхождение ввысь, и даже там, где нужно немного спуститься, чтобы начатть новое восхождение, он делает все, кажется, возможное и невозможное, чтобы не пойти ни на миллиметр вниз, не спуститься, не уступить, в худшем случае «прокручивает на месте», и тут же продолжает свое неустанное восхождение «горе», – оттого и эмоции, получаемые от Баха, не размягчают и не расслабляют душу, а усиливают и концентрируют ее: трудно придумать более укрепляющую и благотворную душевную терапию, чем баховская музыка, тогда как в Моцарте много депрессивного, и пусть это самая великая, прекрасная и просветленная депрессия, какая только может быть, но это все-таки депрессия, – мне вообще непонятно, как музыка Моцарта может лечить.

Что же касается идеального Гостя, то он может позволить себе любую оригинальность, и чем она экстравагантней, тем это даже лучше: роль космического Гостя вообще предусматривает задачу потрясения зрителя – читай человека как такового! – как одну из своих главных задач, разумеется, идеальный Гость – это ни в коем случае не заезжий гастролер, пробавляющийся платками и кроликами из цилиндра, но человек, до последней поры существа своего сознающий загадочность собственного появления на свет, он сам потрясен до глубины души, что пришел неизвестно откуда и уйдет в неизвестно куда – на то он и Гость с большой буквы! – и то обстоятельство, что он своему экзистенциальному потрясению сумел придать филигранную форму искусства, делает его великим артистом, нисколько не упраздняя честь первооткрывателя многих и важных законов Жизни, – например, феномена работы в нашем сознании духа времени: так, воспоминания возвращают нас в прошлое, однако, оказавшись мысленно в прошлом, у нас включаются фантазия, ум и воля, и вот они уже, соединившись с воспоминаниями, направляют наше сознание по иным и возможным в свое время стезям, быть может воплощая просто великое и непостижимое измерение онтологически возможного – так происходит своеобразная накладка будущего на прошедшее, и размышление о том, что было бы, если бы… – оно щемит сердце, здесь бездна психологической субтильности, и в плане музыкальной тональности это, конечно же, поздний Моцарт: томление Жизни, разлитое буквально везде, и даже там, где должен быть «вечный покой», – тема Командора. Да, великий Гость любит ставить своих слушателей на экзистенциальные грани: так, всю жизнь мы что-то делаем – точно скользим на паруснике – наше существование в этом теле? – по волнам, но наша прожитая жизнь тиха, глубока и загадочна, в нее уже не войти никому, и даже мы сами, теребя ее беспорядочными усилиями памяти, находимся в положении читателя, который, затеяв разговор с любимым персонажем, потребовал бы от него серьезного ответа на свои вопросы, – однако парусник на то и парусник, что может неожиданно пойти ко дну, и пока мы скользим по океанским волнам в нашей утлой ладье – парусник разве не преувеличение? – мы с Моцартом, а Моцарт с нами, и когда мы заглядываем вниз, в глубину, и представляем себе, что можем навсегда уйти туда, и ощущение страха, ужаса, но и устрашающего величия охватывает нас – это тоже Гость-Моцарт.