Севиндж Агаева - Хорошие новости

Сергей опешил. Опустил голову и не знал, что сказать.

– Поль, я не уверен, что из нас получится пара. Тебе всего восемнадцать, а я уже четвертый десяток разменял, – снова повторил Сергей, не найдя лучшего оправдания.

– Целых два года тебя это почему-то не волновало, – смотря ему прямо в глаза, сказала Поля и добавила. – Мне пора на лекцию. Забудь меня в своей новой взрослой жизни, где нет места восемнадцатилетним! – добавила она и, зайдя на лекцию, закрыла за собой дверь.

По ту сторону двери остался стоять Сергей. Совершенно опустошенный. Он не знал, что делать со своей жизнью. Он вдруг понял, что после Поли больше никого не сможет любить. Но он знал, что она уже не простит его.

Он вытащил из правого кармана пиджака маленький блокнот, вырвал лист бумаги и написал: «Я б. в. р.» – и просунул эту бумажку через дверь.

Через щель он увидел, как Поля достала листок, прочитала запись на их тайном языке и порвала ее на мелкие кусочки.

– Какой ты Рудольфио, ты самый обыкновенный Рудольф. Самый обыкновенный Рудольф, понимаешь? – говорил Сергей сам себе, спускаясь восемь этажей вниз.

Понедельник только еще начинался, прохожих на улице было мало, и никто его не остановил. Он вышел из здания, спустился к берегу около института и вдруг подумал: а куда же дальше?

За окном льет дождь. Ты больше никого не ждешь. Тихо у окна посидишь, не заплачешь, не захочешь ему позвонить. Все прошло. Стерлись воспоминания. Забылись объятия. Вы друг от друга далеки, пусть и в одном городе.

А завтра солнце взойдет. Позвонишь ему, с днем рождения поздравишь, повесишь телефон и поймешь, что все еще ждешь его.

Можно просто любить издалека, просто знать, что ему хорошо. Просто знать, чем он занят, как у него на работе дела. Можно просто невзначай встретиться в любимом вами кафе, заплатить за его кофе, похлопать по плечу, подмигнуть и уйти по своим делам. Пусть думает, это мимолетная встреча.

Можно пройтись по вашим местам и слушать песни о вас. Пронести эту грусть через всю жизнь и молчать о боли.

Только он знал. Только ты знала.

Все прошло. Но не стерлись воспоминания. Не забылись объятия. Вы друг от друга далеки теперь, ну и пусть, что в одном городе…

В семье Нины пили все взрослые – ее бабушка и дедушка, мама, мамин младший брат.

Вместе с ними жила прабабушка с красивым именем Вера. Но я не помню, чтобы она пила.

Я помню совсем другую историю, которой была очень поражена.

Нине было пять, и она жила квартирой на этаж выше.

Мне было десять, и мы жили квартирой ниже.

То есть семья Нины жила над нашей, и, так как стены пропускали весь звук, нам было слышно все, что происходило у них дома.

Днем обычно было очень тихо, но как только наступала ночь и всем пора было спать, в семье Нины просыпались взрослые. Как в игре «Мафия». Но они не играли – сначала пили водку, и нам слышен был звон бутылок. Затем они начинали громко ругаться. В такие моменты моя бабушка брала швабру и начинала громко стучать по потолку. Раньше это помогало.

Но потом им стало все равно. Бабушка стучала по потолку, мой папа стучал им в дверь, а потом мы звали управдома или милицию. К сожалению, это никогда не помогало, и на протяжении многих лет наши семьи, как семьи Монтекки и Капулетти, враждовали.

Поэтому мы не дружили с Ниной. Сейчас, когда я стала взрослой, мне ее очень жаль. А в то время все дети ее сторонились, называли дочкой пьяницы. Она очень редко выходила во двор – ходила в школу, а потом домой.

По ночам крики их семьи стояли на всю улицу. Было слышно, как ее дедушка ругается с ее мамой. У Нины не было папы, и этот факт всегда был началом любых конфликтов между дедушкой и мамой. После выпивки, нам было слышно, он грозился, что сейчас выкинет маму Нины через балкон, а мама Нины отвечала, что она сама сейчас выкинется.

Когда я стала взрослой, я много думала о том, как же жила Нина все это время? Что она делала, когда взрослые угрожали друг другу? Боялась ли она? Плакала ли? Пряталась ли где-то? Как она спала под крики родных, и как потом могла ходить в школу и учиться? И почему не было никого из органов опеки, чтобы забрать ребенка?

Но мне тогда было десять, и я не задумывалась об этом. Потому что мне тоже очень хотелось спать, но я не могла. Их крики звонко отзывались в нашем доме, и я боялась, что сейчас действительно кто-то выбросится из окна. А еще мне было жалко мою бабушку – семья Нины заполняла бак водой, а потом забывала закрывать трубы. И вода текла с их квартиры к нам. Обои в бабушкиной комнате расклеивались, появлялась плесень. А еще у бабушки была астма, и от сырости ей становилось тяжело дышать. А папе приходилось клеить новые обои.

В глубине души мы все верили, что когда-нибудь они изменятся. Наша вера в них исчезла, когда умерла их прабабушка Вера.

Они в тот день были очень пьяны и не смогли похоронить ее. Анонимно позвонили скорой, и скорая забрала ее как человека без определенного места жительства.

Мы не могли поверить, что так можно поступить по отношению к родному человеку. Но они могли. Поэтому мы даже перестали ждать, что им будет не все равно на протекшие трубы, когда им было наплевать на родного человека…

Мы так и жили – просто терпели их.

А потом бабушка и дедушка Нины умерли, а ее дядя – младший брат мамы – ушел в армию. Не поверите, но он вернулся совершенно другим человеком – очень вежливым со всеми, почти не пьющим и отзывчивым. Мама Нины тоже стала намного спокойнее.

Из их квартиры больше не были слышны крики.

Нины выросла, окончила школу и поступила в техникум.

Мы все еще не дружили с ней, но уже весело общались, когда видели друг друга, я расспрашивала ее про учебу, и она с восхищением рассказывала мне, как учится делать разные прически. Она училась на парикмахера.

А потом я уехала. И теперь я не знаю, где Нина.

Я надеюсь, что все хорошо со взрослой Ниной.

Но я все еще волнуюсь за маленькую Нину.

Смогла ли взрослая Нина обнять маленькую Нину, успокоить ее, показать, что она может быть любима и достойна лучшего.

Я хочу верить, что смогла…

Анна Николаевна, женщина средних лет, непримечательной внешности и скромного склада характера, уже полгода как жила в Москве.

Ее сын Артем, юноша восемнадцати лет, был выписан служить здесь в армии. И Анна Николаевна, заскучав за сыном, продала свою корову, сдала дом соседям и перебралась из села.

На выходных ездила к Артему, а в остальные дни готовилась к встрече с ним. Пекла румяные пирожки, варила пельмени или солила сельдь с картошкой.

В Москве она никого не знала.

Затем предпочитала одиночные прогулки по музеям, картинным галереям и паркам. Хотя Анна Николаевна была привыкшая к сельской жизни, но большой город всегда завораживал ее своей культурной жизнью.