Василий Макеев - Заплаканная душа

Тошны порой вертлявые повадки
Властей… Но прочь, покорливость и тлен!
И я, на обе брошенный лопатки,
Приподымаюсь, кажется, с колен.

И я, стыдясь риторики плаксивой,
Во вред России слова не скажу:
Её душа останется красивой
На подступах к любому рубежу.

Мы все во мгле, но нас не мучит голод,
И шапки на затылках не горят.
Есть родина – и хутор мой, и город,
Степняцким духом славный Волгоград.

Во дни начала, детской спозаранкой,
Дав с городьбы казачьей петуха,
Я жил при нём – шершавый,
как изнанка
Порепанного градом лопуха.

Потом в столицу ринулся, в науки,
В расхристанность общажной суеты…
Он ждал меня, наверно, не от скуки,
С Мамаевой взирая высоты.

Кого я чтил, кому я приглянулся —
Теперь в былом, как грёзы наяву…
Мне говорят:
«Васёк, ты лопухнулся,
Когда оставил сытую Москву».

Я не польстил корысти или кушу,
Не выскребал обкусанных сусек,
Зато прикаял страждущую душу
Между великих православных рек.

О, братский Дон,
сплочённый ненадолго,
Меловобелый в жилках красноты!
О ты, в плотинах гибнущая Волга
С остатками бурлацкой красоты!

Вы, небеса, отвыкшие от клика
Высоких птиц и воскликов людей!
И даже ты, пониклая Паника,
Где я купал казачьих лошадей! —

Простите, что немыслимо немолод,
Я рад бы петь, да сам себе не рад.
И ты, и ты прости меня, мой город,
До млечных звёзд
протяжный Волгоград.

– Хватайте жизнь за мягкие места! —
Глаголят хваты, напрягая жилы.
Увы, до упокойного креста
Мне мягких мест судьба не подложила.

Зарницы детства вижу наяву,
Хоть памятью некстати пооббился,
Пусть не глодал я смолоду траву,
Но сытым хлебом тоже не давился.

В пятнадцать лет отбился от семьи
И с родиной негаданно простился,
Когда ж в душе запели соловьи,
Я тоже щёлкать с ними припустился.

Впрок заимел квартиру, а не дом,
Вяжу вслепую песенки из лыка
И нахожусь строптиво
под хмельком —
Законченный щелкун и прощелыга.

А впереди тщета иль пустота,
Как и у всех, кто жил и не постился.
Не только жизнь за мягкие места,
Я и жену-то лапать разучился.

Скучаю по снегу, тащусь по морозу —
Душе не хватает подарка.
Струятся по стёклам небесные слёзы
Да тлеет листва, как цигарка.

Её согребает рачительный дворник
Метлой застояло-сарайной,
Брехнёй заливается пёс-подзаборник
Вослед стукотени трамвайной.

Он чует: зима близ и около бродит,
У сытеня тают заначки…
Ах, как замолодит, ах, как заколодит,
Весёлые грянут кулачки.

Но странное дело, очнулись сирени,
Испив молодильной водицы,
И вёдру назло оголили колени,
Не прочь к декабрю обрядиться.

А я, наглотавшись цивильного чаю,
От стужи тепло отличаю,
Но денно и нощно по снегу скучаю,
По вечному снегу скучаю.

Дождался! «Ни дна, ни покрышки!» —
Кричат мне на старости лет
За все гулевые излишки,
За благо, которого нет.

Несчастно-весёлый и взгальный,
Приду на крикливый собор:
– Шумите, витии?.. Сусальный
Уже не по мне разговор.

Никто моих туч не развеял,
И я не рыдал никому —
За всё, что по жизни содеял,
Отвечу себе самому.

Так проще, коль сам не голубил
Судьбу, что по следу брела,
А если в хмель-омут до глуби
Нырял, то никак не со зла.

И в этой сноровке и справе,
Корявый, аки горицвет,
Останусь в бесславье и славе —
Несчастно-весёлый поэт.

Исчезла вместе с ней
страница Незнакомок
И скорбные глаза, постигшие судьбу,
И азиатский глас,
что был медвяно-тонок,
И ничего в словах,
подвигших на борьбу.
Исчезли вместе с ней
дожди глухонемые,
И первый снегопад запутался в траве.
Но всё ж наперекор мятущейся стихии
Слова её горят в нетленном естестве.
Ещё она была отравой, белладонной,
Палила то свечу, то сноп, а то и трут.
И стольким воздала
душой своей бездонной,
Что без неё они безрадостно живут.
Ушла по облакам, высоким ветром вея,
От пяток до ресниц
в загадочной красе…
…Я плачу по тебе, российская Нивея,
Сиреневый букет
в предутренней росе.

Я не вояка, формы камуфляжной
И в шутку никогда не примерял,
Не лил кровей кавказских и отважно
Восточных дев не вёл на сеновал.
Не тютя, но в горячности разбойной
Я и врагами не был уличён,
А кто не сыт междоусобной бойней —
Тот воли не обрящет нипочём!

Мы все, мои собратья Шахрудины
и Магометы, милые мои,
Вошли в года, в степенные седины,
Но не свернули с честной колеи.
Когда-нибудь, пропахнувший полынью,
Я перейду Кавказский перевал,
Чтоб Шахрудин объял меня светлынью
И Магомет по-братски приобнял.
Стихами, как невянущей любовью,
Мы побратались – войнам вопреки,
Не замаравшись сродственною кровью,
Не отвергая поданной руки.
Я слышал от дедов моих и бабок,
Что и во мне черкесский есть исток.
Не потому ль не хлипок и не зябок —
Сплошь русопят, но чувствую Восток?

Сон-трава понурая,
Сон-трава
Бархатно-мохнатая, как пчела,
В рот песку нечаянно набрала
Сон-трава.
Солнышко не брезгует сон-травой,
Дразнит золотистою бечевой,
Но никак не выправить головы
Сон-травы.
Словно когти лешего, лепестки,
На листах дремотные волоски,
Без тепла и запаха…
Какова
Сон-трава?
Душу тайной тёмною не трави,
Может быть, ты снадобье от любви?
Пейте для забвения наяву
Сон-траву.
Коль и я невесело заживу,
Упаду потерянно в сон-траву…
Песни не проклюнулись,
Не взошли слова…
Сон-трава…

Опять проголосил он,
мой соловушка —
Небесный перепуганный пиит,
Что до смерти безумная головушка
У всякого дерьма не заболит!

Похоже, я свой век уже отпотчевал
И этому с оглядкою, но рад.
Осталось имя древнее, а отчеством
И через раз досель не наградят.

Куда девалась стать или сноровушка,
На темя время шлёпнуло печать.
Но коли уж линдикать не соловушкой,
Хотя бы сизым селезнем кричать…