Эвелина Пиженко - А ДАВАЙ БУДЕМ ЖИТЬ ДОЛГО. Сборник поэзии

Апрельский снег похож на соль,
Душе и холодно, и колко.
Уже которая весна
Приходит как-то невпопад.
А я не знала, что любовь
Живёт невыносимо долго,
Намного дольше, чем о том
Мечталось много лет назад.

Вновь – тот же день… И тот же снег,
И порыхлевшая дорога…
Из поворота в поворот —
Рябин обочинных кусты.
А я не знала, что любви
Бывает непосильно много.
Делить со мною этот груз
Однажды отказался ты.

Застыл подтаявший сугроб…
Луна по крыше – как по краю.
Без опасения упасть
Глядит, не отрываясь, вниз.
А я не знала, что любовь
Как ведьма в муках умирает,
И умирание длинней,
Чем ей отпущенная жизнь.

Ты как розы дарил печаль:
От души, безвозмездно, щедро!
«Жгли» динамики в стиле ретро,
Стыл на кухне испитый чай.

Ты на мелочь промозглых дней
Как купюры менял столетья.
Дождь хлестал миллионом плетей,
Тенью скомканных простыней

Накрывая закатный блик,
Наплывала гроза на город,
Что, по швам магистралей вспорот,
Исходился в прощальный крик.
Твой, укутанный в воротник,
Силуэт был ему лишь дорог…

Он не достал для неё ни одной звезды.
Он не построил ей мост, не возвёл дворец.
Впрочем, не редкость; в том не было ей беды.
Скверным характером лишь изводил вконец.

Душу словесным порой решетя свинцом,
В синих глазах не хотел замечать мольбу…
В страхе своё перед ней потерять лицо,
Он на «люблю» и «прости» наложил табу.

Ей говорили: «Опомнись, так жить нельзя!»
Ей говорили, что надо любить себя.
Грустно отшучивалась: «Такова стезя», —
В ступке дежурно для торта миндаль дробя.

В шумных компаниях сам для себя – изгой.
Даже друзья говорили, что он дурак.
Но отвечала: «В душе он совсем другой:
Добрый, и любит бродячих кормить собак».

Как-то однажды под вечер (была зима)
Не позвонил, не вернулся с работы вдруг.
И до утра потихоньку сходя с ума,
Не выпускала она телефон из рук.

Утром – звонок, будто колокол… Сердце – мяч…
Голос чужой… отрешённость… тупая боль…
…Часто потом говорил ей знакомый врач:
Выжить в такой ситуации шансов – ноль.
Хмурые лица, букеты из чётных роз,
Люди все в чёрном, как пешки в чужой игре.
И – тишина. Лишь какой-то бездомный пёс
Выл где-то неподалёку, на пустыре.

Ей говорили сочувственно: «Ты держись!»
А за спиной: «Поживёт для себя-то хоть…»
Щёку рукой подперев: «Жить ему б, да жить!..»
А про себя добавляли: «Прибрал Господь».

Было бы лучше остаться с дворцом, с мостом —
Формула «вдовьего счастья»… Но, вместе с тем,
Не потому зарывался в подушки стон,
Не долетая до гипсокартонных стен.

Впрочем, для стен – никаких новостей с тех пор,
Даже, казалось, коробило их слегка.
Ухо напрасно стирал, отогнув ковёр,
Сплетник-сосед после стопочки коньяка.

Годы, как дни: и четыре, и пять спустя —
Кофе с утра в одиночку… свистящий кран…
Звали и замуж: кто в шутку, кто не шутя…
Но не разобран с той ночи стоял диван.

Ей говорили: «Ну, что ты, возьми своё,
Время бежит, не заметишь, как год – за два…»
Только лукавила: «Сватались?.. Нет, враньё!», —
Светлой улыбкой лицо озарив едва.

Ей говорили: «Отказывать нет причин.
Ты же не девочка – дверь свою на засов».
…Были «вполне ничего» среди тех мужчин…
…Просто они не жалели бродячих псов…

…Он не достал для неё ни одной звезды.
Он не построил ей мост, не возвёл дворец…

Небо звёздами занавешено,
Ночь спустилась седою сказкою.
Назови меня самой нежною,
Назови меня самой ласковой.

Полюбуйся, как шар эмалевый
Серебрится лучами-нитками.
Нам луна сквозь ночное марево
Покрывало с узором выткала.

Из тумана благоуханного
Зачерпну колдовства ладонями,
Дам напиться своим дыханием,
Наглядеться в глаза бездонные.

Чтоб прогрелась душа до донышка,
Как подснежник в лесной проталинке.
Чтобы птицы запели с солнышком
За окошками нашей спаленки.

Пусть узнает Зима метельная,
Что пришёл ей черёд помучиться.
Чтоб от ревности космы белые,
Завывая, рвала разлучница!

Ты гони её, распроклятую,
Пусть стучит ледяной порошею…
…Эта ночь нас с тобою спрятала
От зимы… от разлук… от прошлого…

Говорила – убегу. Не сбежала…
В несусветную грозу рядом шла.
До земли летело молнии жало,
Бились вдребезги небес зеркала.

Говорила – улечу. Не взлетела…
Да и как же мне, бескрылой, взлететь.
Хохотал в лицо октябрь оголтелый,
И бросал на бедность под ноги медь.

Говорила – уплыву. Встала речка,
Манит чёрною водой полынья.
Берестой трескучей в старенькой печке
Догорает нынче радость моя…

Нынче много рябины вызрело,
За окном от кистей красно.
Полюбить бы тебя мне сызнова,
Как любилось давным-давно.

Чтоб до дрожи, до боли, допьяна,
До горячей волны взахлёст…
Чтобы снег, как когда-то – хлопьями,
Чтобы ночь – ни луны, ни звёзд.

Чтоб из дома – девицей скромною,
А за домом – вразнос душа!
Пусть готовят подруги «тёмную»,
Нынче я им не хороша!

Нынче я им кислей оскомины,
Коль таких увожу парней…
…Если б знать мне, что сноп соломенный
Мягче шёлковых простыней.

Да шелками постель стелила я,
Хоть и чуяла – пропаду!
Я ведь вашу, подружки милые,
На себя приняла беду.

Где же ваши слова обидные?
Не намяты мои бока…
От того-то судьба «завидная»,
Как рябина, горьким-горька.

Вон, её нынче сколько вызрело,
Будто факел горит в окне.
…Только я полюбила б сызнова.
Как когда-то любилось мне.

Который день не пишутся стихи:
Застыли мозг и пальцы над пробелом.
По «Маяку» свободен вновь Кипелов,
И кончились любимые духи.

Который год не вяжется твой шарф,
И ты бредёшь, ворча, под ветром лютым —
Там, где свои последние минуты
Пьёт с январём декабрь на брудершафт.

Который век не сменится закат,
Он полотном застыл в оконной раме.
И я не жду, что с новыми стихами
Придёт рассвет… Что всё пойдёт на лад,
И чей-то грех оплатится грехами
Других, кто был ни в чём не виноват.