Сергей Калашников - Каменный остров

…и прочее, и про соседку
по парте – вздор и дребедень.
Страница из тетради в клетку
и, в общем, заурядный день —
и первое стихотворенье,
его размытые черты.
Я помню чудное мгновенье,
но помнишь ли мгновенье ты
то самое, когда ребенку
под ноги бросила листву
и музыкой по перепонкам
ударила? Аллею ту
ты помнишь? Точно не забыла?
То полусвет, то полутень —
как будто было, было, было
и не было – в тот самый день.

Только, знаешь, меня не неволь!
Я с утра приберу этот мусор:
сигареты, стихи, алкоголь —
а еще называешься Муза!

Я тебя ни о чем не просил,
только ты все равно навязалась
и в начале рассудка и сил
просто на ночь однажды осталась.

Дескать, негде и не с кем сейчас,
расскажи мне о том и об этом —
не смыкая сидели мы глаз
и болтали с тобой до рассвета.

Все, что было, – пустые слова,
чепуха и младенческий лепет.
Только лопни, моя голова,
только пулю пусть кто-нибудь влепит,

если, сволочь, тебе изменю!
Я дышать навсегда перестану
этим горлом – спасибо ремню! —
но поэтом когда-нибудь стану.

Я курил сигареты «Даллас»
и сердце дотла сжигал.
Ты одна у меня осталась —
и спасения я не ждал.

Я ходил в пальто нараспашку,
ночами не спал и пил.
Вокзалы, пятиэтажки,
жизнь из последних сил.

Я бился в боях без правил,
руки сдирая в кровь.
Прости, что тебя оставил
тогда и не встретил вновь, —

это просто такая работа.
Почернела в реке вода.
Я вообще не хотел кого-то
учить – ничему, никогда.

Мне хотелось с тобой слоняться
поздней осенью под дождем.
Вот и все: нам пора расстаться,
навсегда остаться вдвоем.

О, какие уроки зрелости
были вычитаны из книг!
Только мне не хватало смелости
говорить с тобой напрямик.

Я прожил заодно со всеми.
с аметистом носил кольцо.
Просвистело над нами время —
постарело мое лицо,
и до одури всякой дури
накопилось в моей душе.

Твой поэт, он стоит и курит
на шестнадцатом этаже.

Задумчиво сидеть в машине,
холодный кофе целовать,
покуда проступает иней
на мачтах ЛЭПов – благодать!
О Боже, Боже Пантократор,
как все-таки прекрасна Русь! —
морозы, – и сдох аккумулятор,
и нынче точно не прорвусь!

И свет какой-то синий-синий.
Когда еще в твои глаза
случится заглянуть, Россия?!
Темнеет лесополоса.
Поля простые, как мычанье.
Заветный полуоборот
ключа – и теплое урчанье
послышится вот-вот, вот-вот.

Но ни черта! И минус тридцать!
Снега по обе стороны.
Не выпало в пути разбиться —
ну что ж, замерзну у страны
за пазухой. Залиты свечи.
Нам, Муза, кажется, кранты.
Я говорю тебе: «До встречи!»
А ты, что говоришь мне ты?

А помнишь, как всё начиналось?
Июнь, одиннадцатый класс
пятидесятой школы. Нас
грядущее едва касалось.
Все хорошо, как никогда.
Мы многого с тобой не знали,
когда вручали нам медали
и выпускали – в никуда.

И вот я – здесь! А ты – уйди!
Не тронь небритого овала!
Что было видно впереди
тому, кому ты диктовала:
«Израиль, армия, узи»?
И Грибоедова убили —
а я Урюпинска вблизи
сижу, курю в автомобиле,

и замерзаю медленно,
и мысленно с тобой прощаюсь,
но все равно, но все равно
к тебе одной лишь возвращаюсь.
Не жду советчика, врача,
техпомощи на этом свете,
скороговоркой бормоча
слова бессмысленные эти:

До Черной! – будь моим Данзасом! —
гони! – и даже Далем будь!
Арендтом! Золотым запасом,
серебряным – каким-нибудь! —
решительно и бесполезно
под чуждым небосводом! И —
разверзнется над нами бездна
и засверкают фонари.

Пароходик речной, убогий,
и пора бы ему на слом.
Нам какой-то профессор строгий
бесполезный выдал диплом.

На меня нельзя положиться:
я опять от тебя уйду.
Пролетела над нами птица
неизвестно в каком году.

Я дворами шел за тобою —
привели в никуда мечты.
Я почти ничего не стою
и учителем стал. А ты?

Понимаю: куда податься
да с бедовой такой головой?!
Ты иди. Я хочу остаться,
постоять над темной водой.

Я с пятнадцатого причала
бросил в реку твои ключи.
Эта музыка – отзвучала,
эта музыка – не звучит.

Расскажи мне про жребий поэта:
я, пожалуй, тебя пойму,
и когда убивают за это,
и уходят когда во тьму

суицидники – не помеха.
Каждый раз – как последний раз.
Мне казалось, я чье-то эхо
или чей-то последний глаз.

Не сказать: хороша собою,
но я верил одной тебе.
Ты пришла со своей судьбою
и осталась в моей судьбе.

Скоро сбудется четверть века:
ты мой лоб обожгла рукой.
Что осталось от человека? —
горстка пепла и голос твой.