Магомед Ахметов - Снег идет в сердце моем

Он сидел на берегу шумного моря один
И тихо-тихо плакал – так тихо, что
Море умолкло и погасли золотые глаза заката.

Я не спросил у белого-белого старика,
Почему он плачет.
На мой безмолвный вопрос
Ответил мир, чужой и жестокосердный.

Вот что тогда он ответил, растерянному, мне:
Ныне старый человек все равно,
что умерший человек,
И даже странно, что он сидит у моря и плачет.

А потом мне рассказали, что другой старик
Выкопал сам себе могилу и лег в нее —
Видимо, в могиле ему было не так одиноко.

А когда случайный путник наткнулся на него
И вывел из могилы на свет, старик
Печально вздохнул:
«Мне такой свет не нужен!»

Я гляжу на стариков, а они глядят на меня,
Спрашивая, почему так: дети вроде бы есть —
Были, по крайней мере! – а сейчас их нету.

Я гляжу на людей, у которых Родина есть —
Была, по крайней мере – чиста, светла! —
А где она теперь, никто никогда не узнает.

Я гляжу на этот Господом проклятый мир,
И родина напоминает мне белого старика,
А старик поседевшую родину напоминает.

Снова бесы меня окружают
И распадом земле угрожают.
Говорят: «Хоть ты парень умен,
Ничего не поделаешь с нами,
Только мы говорим с временами
И дудим в эту дудку времен».

Стало больше и пятен на солнце,
И звезда не влетает в оконце,
И жена не глядит на Луну.
Трудно спорить с испорченным веком:
Человек быть устал человеком,
И Отчизна у бесов в плену.

Вслед им сыплются злые укоры,
А они поднимаются в горы,
Где огонь изначальный и лед.
Забывая о жизни парадной,
Я сижу под лозой виноградной
И старательно целю их влет.

Звезды, раздавленные под ногами,
Люди, задавленные сапогами
Правящих монстров, – и всюду бес,
Неотвратимый, словно ликбез.
Бесы, тешащиеся пирушкой,

Бесы, заигрывающие с побирушкой,
Лики Господа для них легки —
Но не у страха глаза велики!

Я отчаянно переплываю реку,
Пусть не завидуют имяреку,
Пусть не радуются – я не лгу! —
Знали б, что ждет их на том берегу!

Одежда бесов многим к лицу —
И праведнику, и подлецу.
Но слава Аллаху, я гол как сокол,
Чтоб заслужить осиновый кол.

Лучше уж праздно считать ворон,
Чем видеть бесов со всех сторон.
Лучше уж в нищете сгореть,
Чем видеть бесов присно и впредь.

Я знаю, что жизнь их – напрасный труд,
Что все они однажды умрут —
Одни – сегодня, другие – вчера,
Последние лишь доживут до утра.

Он еще помнит
Про маленький свой аул.
Он тянет руку к прохожим:
А вдруг заметят,
Ему-то всего и надо —
Кусок хлеба.

Он тянет руку так,
Как будто карабкается
На вершину горы
И пытается найти уступок,
На который можно было бы
Поставить ногу,
Чтобы сделать еще один шаг
К небесам.

Дома его не ждут —
Дома и нету,
И матери нет,
И отца,
И даже Отчизны —
Все в одночасье
Как-то рухнуло разом,
А как плачет сердце
В жизни без солнца,
Каждый дурак, наверное, знает.

Он пытается что-то напевать
Под палящим солнцем —
Нищий и босоногий,
Как сама правда.
Жизнь,
Опоясав ему саваном шею,
Катится мимо,
А ему лишь всего и надо —
Хлеба кусок
Да щепоть негромкого счастья,
Да чтоб было небо
И чтобы была мама.
Но никто бедолагу
И знать не хочет.

И только другой сирота,
Городской и сытый,
Вытаскивает из кармана
Заплесневевшую булку
И спрашивает грубо:
– Будешь?
– Буду, —
Отвечает тот
С жуткой и нежной улыбкой.

И слезы текут
Из непривычных к неправде
Глаз маленького аула,
И слезы текут
Из ко всему привычных глаз
Большого города.

Если жизни истончилась нить,
Разве можно звезды в том винить?

Если черной кажется судьба,
Убери рукой печаль со лба

И окно в пространство отвори,
Чтобы лучик утренней зари,

Средь надгробных просияв камней,
Стал бы эпитафией твоей.

Свой талант избавь от пустяков,
От нелепиц и от сорняков —

И неважно, выпадет ли дождь —
Как зерно, тогда ты прорастешь.

Я молитвы чистые люблю,
Четки звезд ночами тереблю.

И угрюмый рок мне говорит,
Что я шейха звездного мюрид

Для того, чтоб здесь закрыв глаза,
Обрести свой свет внезапный за

Тем, что называется судьбой, —
Лишь тогда я стану сам собой.

Белый лебедь над синим прудом
Проплывает и медленно тает.
Я ловлю теплоту его ртом —
Мне его теплоты не хватает.

Так и лебедь отчизны плывет
Над прудом, но не синим, а черным.
Бьет крылами, на помощь зовет —
Так не хочется быть прирученным!

Я сжимаю обиду в горсти,
Я спасу его, честное слово!
Но меня никому не спасти
От пространства сырого и злого.

Столько верст отделяет меня,
Столько звезд от родного аула!..
Но однажды, в ночи, без огня,
Я проснусь от небесного гула.

И увижу свой ласковый дом,
Горы, предков, в чьей власти верховной
Черный пруд сделать синим прудом
И спасти нас от смерти духовной.

В дни, когда птицы прощаются с летом
и роща редеет,
Припоминая птенцов желторотых
в покинутых гнездах,
В сердце гнездится печаль и душа сиротеет,
И наполняется болью пронзительной воздух.

Осень идет, одевая тебя, а поля раздевая,
И по земле расстилается плачем
косяк журавлиный.
Осень – рдяная, растерянная, дождевая —
Слишком насмешлив твой путь одинокий
и длинный.

Вижу, как падают в море уставшие птицы,
Слышу их крик заблудившийся и нелюдимый:
«Коль умирать, так уж там, где случилось родиться,
Если уж строить гнездо, то в отчизне родимой!»

Заглянув на мгновенье в иные миры,
Сердце катится в пропасть с вершины горы.

Если б строил иначе свое я житье,
Не пропало бы бедное сердце мое.

Только стоило все же отчаянно лезть
На вершину, чтоб слышать небесную весть.