Татьяна Разумовская - Стишутки. Сборник

Выходит он из дому каждый будень
В жару и в дождь, и в бурю, и в метель,
Но пусть при этом Граф не позабудет
Тебе твой кофий принести в постель.

И Граф, свой шарфик замотав покрепче,
Несется вниз, считая этажи,
А губы под усами нежно шепчут:
«Лежи, мой друг Графинюшка, лежи!»

Лежи, Графиня! В жизненной юдоли
Храни свою божественную стать,
Ты женщиной останешься дотоле,
Пока умеешь грамотно лежать!

Графиня, я прошу вас, слово молвите,
Вот я стою, приблизившись к стене,
Вот я мечусь, взволнованный, по комнате,
А вы ни беса не сказали мне.

Графиня, вот я на колени падаю,
Внемлите страсти, воплю, скулежу!
Огласки не страшитесь, буду падлою,
Но никому об этом не скажу!

Вдвоем мы с вами мир откроем заново,
Вдвоем такие натворим дела!
Графиня! Что ж хрипите как-то странно вы?
Чёрт! Померла. А карт не назвала!

О, милый! Что с того, что мы истлели?
Что плоть сползла с костей,
смешалась с глиной —
Тем обнаженней чувства неподдельность.
(А помнится, лежали мы в постели —
И что хорошего? Сражались и потели,
И натруждали животы и спины).
Теперь различий нет, и мы едины!
Твоей навек я буду половиной.
Твоим ребром. Твоей сестрой невинной.
Твоею Евой – до того, как ели
От яблока – в блаженной лени,
Безгрешные совсем, хоть и при теле.
Вот как сейчас. А может, мы в Эдеме?

Недолог бабий ум, хоть жизнь короче.
Ты, дура! Что ты череп мне морочишь?
Язык истлел, а все еще стрекочешь!
Нет, право, хоть червей бы постыдилась!
Лежи себе спокойно, сделай милость,
Я б умер снова, если б ты явилась.
До смерти мучился с тобою – годы!
А нынче – всё! – да здравствует свобода!
Смерть – это вроде вечного развода.
Чтоб я на мощи клюнул – разбежалась!
Там, чай, кусочка кожи не осталось.
Тьфу, чтоб тебя! Я аж скриплю от злости.
Смотри! придешь – пересчитаю кости!

Убери, Гораций, руки, отпусти мою ты столу,
Ишь, явился после пира
в драной тоге, на бровях!
Отправляйся восвояси, выпей гидрию* рассола,
А не то стила не сможешь
удержать потом в руках.

Ты, наверно, обезумел —
вздумал мне грозить сатирой!
Да плевала я на это, разве кто ее прочтет?
Вас, поэтов, нынче в Риме
больше, чем в лесу сатиров,
А красавиц мне подобных в наши дни наперечет.

Что касается Катулла,
он довольно миловиден
И богат: вчера прислал мне в дар красивого раба.
Да и пишет он неплохо,
хоть, конечно, не Овидий,
Но вообще любовь мужская примитивна и груба.

Разве фаллоса ляганье
я сравню с касаньем граций?
Их персты подобны струям, а уста живей огня!
Так что тут тебе не светит,
будь здоров, ступай, Гораций,
Там Корнелия Метелла заждалась уже меня.

Алкоголику Сократу
Нежной ручкой, фу-ты ну-ты,
В чашу я рецины с мятой
Подолью чуток цикуты.

Все твердят, что он философ —
Ха! Я лучше знаю типа:
Нищий! Дурень стоеросов!
Пусть же сладко спит.

Эклер, как увидел селедку под шубой —
Красива, богата, нежна, —
Так тут же воскликнул: «Мечта моя, люба,
Ты мне больше жизни нужна!»

Услышав призыв этот смелый,
Селедка под шубой взопрела.

«Вы слышали? – ахнули трубочки с кремом. —
Вот так развлекается нынче богема?»

«О, боже! – вздохнул потрясенный буше. —
Не знал я, что ты извращенец в душе!»

«Таких безобразий, – сказало безе, —
Не делали даже на Шанзелизе!»

Вотще! О селедке мечтая,
Эклер размягчался и таял.

Друг дружке шепнули морковь и свекла:
«Селедка влюбилась, любовь очень зла!
Их держит в разлуке условностей клеть —
О, как им препятствия преодолеть?»

А эклер и селедка в печали
Миру жалобами докучали.

И глотая отчаянья жижу,
Пели, страстью тревожа посуду:
«Я тебя никогда не увижу!
Я тебя никогда не забуду!»

Но фатум, смягчившись, помог их беде,
Устроив свидание им в животе.

Бри увидел Данублю
И сказал: «Я вас люблю!

Вы нежны и в меру стары,
Мы чудесной станем парой!»

Данаблю как фырнет: «Фу!
Залежались вы в шкафу.

Где же голубая плесень?
Без нее поклонник пресен.

Вам ли лезть ко мне в фавор?
И кумир мой – сыр Рокфор!»

Говорил печально веник:
– Стал я чистый неврастеник,
днем и ночью, я не вру,
всё тоскую по ковру!

Отвечал ему ковер:
– Экий глупый ты старпёр!
Нынче юный пылесос
целовал меня взасос!

Я любил у донны Риты
Очи, выю и ланиты,
Кисти, пальцы и запястья
Изучал я, полный страсти,
Плечи, спину и лопатки,
Ягодицы были сладки,
Бедра, лядвии, лодыжки
Повторял, как пастор книжку,
Икры, щиколотки, стопы
Были Меккой и Европой,
Каждый ноготь и фалангу
Я обследовал по рангу,
Мочки, перси и ключицы…
Был готов всю жизнь учиться,
Но вскричала донна Рита:
«Ай-ай-ай! – опять москиты!»
Хлоп! – и сделалось темно.
Тишь. Кровавое пятно.

Вот влюбленная Медея
Гостю говорит, краснея:
«Ради вас я, не жалея,
Позабуду отчий дом!»
Отвечал Язон: «Мерси вам!
Хоть, царевна, вы красивы,
Я забыл презервативы,
И приехал – за руном».

***
Вот милашка Дездемона,
Хороша, как Лиза Монна,
И подобного трезвона
Не заслуживал платок.
Право, было б большим благом
Ей отдаться гаду Яго,
Но тогда бы эту сагу
Изложить Шекспир не смог.

***
Вот красотка Беатриче,
Не имея воли личной,
Подчиненная приличьям,
Без любви вступила в брак.
Но добравшийся до Рая
Данте, через Ад шагая,
Обернулся, уповая,
Что исчезнет – не дурак!

***
Вот знакомая картина:
Расчудесною Мальвиной,
Что тиранит Буратино,
Увлечен поэт Пьеро.
Но ему любовь не светит —
Артемон ей на рассвете
Туш играет на кларнете,
А Пьеро попал в «зеро».

***
От красавчика Тезея
Ариадна, в дым шизея,
Минотавра-ротозея
Помогла прижать к ногт ю ,
А Тезей, удачу славя,
Девой овладел в дубраве
И на Наксосе оставил,
Парус поднял – и тю-тю.