Марк Ивàнов - Мойры

Восход там и закат другой.
Нет поцелуев там и удивленья.
Не связаны они ни с чем.
Но и они святого Божества творенья.
Константы там другие, чтут они другой любви мгновенья.
Другой там Храм, другой язык, иные мысли, сказки, бденья.
Купалы ночь там не живёт, трава в венках не увядает.
Лишь потому что нет её, она там никогда не прорастает.
Но при Луне там таинством своим
Возлюбленные болью, как у нас, клянутся.
Ведь боль, она как сказки, пилигрим и вечность,
к счастью позволяет прикоснуться.
Так просто мне сказать: «Они другие».
Но нет, они такие ж, как и мы.
А Божья благодать и нам и им любовь дарует.
О Господи, прости!

Зыбучие пески, барханы, нет боле доле сил идти.
И ящерка, хвостом играя, промолвила: «Ну, попроси».
Глоток воды, ведь фляжка не пуста, она прозрачна.
Быть может, зонтик от дождя. Удачно.
Да. «Отведи меня туда, где песнь веков в песках ликует.
Где роща фиников, вода и странный звук ещё кочует.
Где вдруг за бархатным углом стена мелькнёт в пространстве света.
И сразу станет ясно: дом, он наш от века и до века.
По форме в четырёх углах и в каждой грани лик пресветлый.
Одна есть вера в ней любовь.
Другая в созерцаньи крестном.
Молитвы грань – она светла, грань покаянья – тишина.
И все четыре в вышине, во временах, в святом огне.
Да, дом о четырёх ветрах парит, в том милость тяготенья.
И как бы вниз свет четырёх, и кружева в нём, и моленья.
И тоже грани, Божий свет музыкой в них играет.
Друга вершина и душа в другом пространстве обитает.
Четыре вверх, четыре вниз.
А если в зеркале, то снова
Четыре вниз, четыре вверх.
В вершинах пламенное Слово.
То Слово от Начала!

Сказал он мне: «Пошли». – «Куда?» – я удивился.
«По каменным ступеням, через мхи, туда, где древности единство».
«Но там же Ад, ты сам об этом говорил.
Весь мир об этом знает и я тоже.
Ведь ты его таким открыл, а мне что с этим делать?
Туда ведь благодать не вхожа».
Он улыбнулся: «Экий, право, ты, ты хочешь рассуждать о благодати.
Но для тебя что Ад, что благодать умом не познаны, они ведь братья.
Они как лист: лицо, изнанка.
Монета – решка иль орёл.
Свет, темень. Нищенство, богатство.
Попробуй раздели нетканый в них узор».
«Но, есть же разница, и как её постигнуть?»
«Да, странный мой, ведь в этом твоя суть.
Ты хочешь разделить единство, но это только мыслей муть.
Представь себе, когда ты солнышко вбираешь.
Чуть отошёл – и тень тебе прохладу ткёт.
Но это ты, ты так воспринимаешь, на самом деле в целостном живёшь.
А жизнь твоя сокрыта в благодати, а ад твой сам его творец.
Отступишь – и ступенькой ниже, а там уж благодати нет.
И так ступенька за ступенькой, по мхам нога скользит.
А благодать Его святая в тебе чуть теплится, уж не горит».

В аду своём комфортно и уютно, о нём приятно рассуждать.
И незачем бежать, но помни, что в своё посмертье его придётся взять.
Таков закон!
Но если о себе и отслужил ты панихиду
И если не забыл дорогу в храм,
Тогда по Божьей Благодати сокроешься от тысяч ран.
Душа твоя по капле понемногу расстанется с проказой. Аз воздам.
И вот тогда, когда её не станет, тебе откроется дорога в Божий Храм.

В установленные сроки, кем, когда не знаю я,
Может, горний я владелец, может, русло бытия.
С гор долиной первозданной не несёт поток меня.
Нет дождей, одни туманы, капли в них, а не вода.
На вершине век от века я молюсь, зигота я.
О Господь, Любимый, Вечный освяти; поток ведь я.
Поздний дождь, а может, ранний, времени я не считал.
Да и как сочтёшь мгновенья,
В них твой меч молитвой стал.
Он разит истоком Славы, той в которой только Ты.
И наполню я потоком светлые Твои мечты.

Рано-рано поутру кружева из снега тку.
А снежинки словно сказки, огоньки, свечной уют.
Заморозились тропинки, ути в валенках бредут,
Лапки чтоб не отморозить и водицы бы испить.
В кружева оделись ели, им мороз уж не грозит.
Чу! Порыв узор сметает.
На церквушке крест святит.
И молитва кружевная Рождеством нас одарит.

Куда судьба меня бросает, как будто мячик я её.
Ворота травка голубая, ну просто диво. Пикассо.
Она меня опять проводит по вернисажным закромам.
Вот там подсолнухов сплетенье, а вот ромашковый аврал.
И вдруг в индустриальной гамме, где мост прядёт её судьбу,
Увидел крест я первозданный, услышал иноков мольбу.
Подумалось. Меня здесь бросит, плащ звёздный запахнёт.
Ан нет! Сюда ты не вернёшься.
Здесь будет для других черёд.
Другой черёд. Быть может, в славе.
Да нет, мой. Тканая печаль.
Она твоя; судьбы сестрица и с ней я тоже брошусь вдаль.
В другие залы и музеи, где тож искринок чехарда.
Ну как же здесь не стать печью, так что же, в этом ль ты судьба?
Она вдруг встала. Оглянись-ка, там сад в чарующей ночи.
Он Гефсиманская зарница.
И в нём Спаситель; с ним лишь ты.

Сколько слов в произнесённом, сколько мыслей. Недосуг.
К осуждению готовы. А к признанью?
Сложен круг.
В том кругу узоры света.
В нём слова и бранный мат.
Он же тоже жизнь имеет, но какую, чей примат.
Тех, в которых всё уснуло, а быть может, не жило.
Не сложилось, не приспело, им наверно всё равно.
Как-то странно, осуждаю, кто и как себя ведёт.
На какой трубе играет. Песнь свою как продаёт.
Думаю, мне не пристало душу этим омрачить.
У неё своё начало, огонёк другой горит.
Надо только состояться, огоньку дать расцвести.
Улыбнуться, улыбнуться и Любовь Ему нести!

Почему идея эта ну никак не приглянулась?
Её выгнал за ворота, а она опять вернулась.
Я её представил солнцу и лучинке на рассвете.
А они лишь улыбнулись, представленье не заметив.
Я её в колодец дальний окунул, хладна водица,
И росой её промерил, песенью простой синицы.
А она то величаво, то согбенной паломницей,
То в блистательном уборе, то в куфье святой схимницы,
В искромётном танце жизни, скромницей в тишайшей смерти
Обернулася жар-птицей. Сфинкс её кумир, поверьте.
То не сфинкс и не жар-птица, то ты сам слезой омытый.
А идея ведь простая, надо только помолиться.
И сказать себе: О Боже!
Я себе придумал тризну, а она ведь только врата,
в светлую Твою Отчизну.

Ну, просто я не понимаю, как быть, когда становится не быть.
Мне говорят: терпи, но я ж страдаю.
А ходики всё тикают, как быть.
Терпи, конечно, это славно. Позволь тогда мне вопросить.
Терпеть-то может быть забавой, а может быть не быть.
Каким терпеньем крест Он свой наполнил, и нам его затем вручил.
И бытием своим прожёг просторы, просторы душ, нам свет открыл,
А я? К ладоням приклонился, глаза от света заслонил.
Зачем мне бытие другое?
Мне в этом хорошо, мой свет мне мил.
Мой свет, в котором полутени мелькают вместе с мишурой.