Татьяна Вольтская - Почти не болит

Что же я делала – дура полная —
Целый день о тебе не помнила!
Хвостик трамвая, листик салата —
Где же я бегала, чем жила-то?
Все эти встречи да разговоры —
Будто бы в форточку влезли воры
И не какие-то там рубли —
Взяли – и душу мою унесли.

Как дивное дитя, чьи ножки в серебре,
Пошатываясь, снег пошел в ночном дворе,
У лестницы топчась, теряясь в трех столбах,
Улыбкою сквозной блуждая на губах
И трогая избы бревенчатый ковчег,
И сумку на крыльце, и магазинный чек.
Бушует мышь в стене, в углах клубится тень,
Коротенький огонь меж обреченных тел
Выхватывает то поленницу, то мост,
То остров на реке, то брошенный погост,
То церковь, как свечу стоящую в полях,
То пестрый половик на крашеных полах.
Под утро снег устал и выбился из сил,
И купола задул, и губы погасил.

Мы не усидим сегодня дома,
Вечер – недоверчивое «Ах!»
Терпкое вино аккордеона
Плещется в надтреснутых мехах.

Мы пойдем по улице Введенской,
В переулок хрупкий завернем,
Будто бы имея повод веский
Не спеша прогуливаться в нем,

Отражаться в зеркале – взгляни-ка,
С одного кусая пирожка
И дома, стоящие, как книги,
По затертым гладя корешкам.

В петербургской оттепели хмурой
Отхлебнем из фляжки – и вперед,
Будто голос Шарля Азнавура
Нас по мокрым улицам ведет —

Мимо Александровского парка,
К маслянистой вкрадчивой реке,
Мимо окон, ярких, как подарки
В золоченой праздничной фольге,
Мимо островка царей и зайцев —
И опять в проулок водяной,
И того гляди начнет казаться,
Что и вправду
ты идешь со мной.

Вот и первый снег – будто новый век,
Наконец, пошел из-под влажных век,
Наконец-то в щель проскользнул росток —
Будто в тайный провод пустили ток,
В темный дом вслепую шагнув – держись! —
Протянули руку, включили жизнь.
Вот и первый снег – будто вспыхнул свет,
Обводя по контуру стол, буфет,
Молча
мира удваивая черты,
Будто рядом с я появилось ты .
Единица – веткой сухой – мертва,
Двое – живы: им ведь нужны слова.
И забор, и лес, и рекламный щит
На живую нитку к словам пришит.
Будто к зеркалу – с запада на восток —
То ли снег наклоняется, то ли Бог.

Ветер северо-восточный
Из темнеющих полей
По тропинкам, по мосточкам,
Из зазоров и щелей

Дует. Не на кого злиться,
Страх исчез, и гнев исчез,
Ожидание на лицах
Человеческих существ.

В облаках звезда сырая
Проступает, как слеза,
Елок снежные хоралы
Улетают в небеса.

Я устала, устала, устала,
Как гнедая вода под мостами
И как потная площадь Восстанья,
Что под именем гнется чужим,
Я устала мотаться, как ветка,
Серой улицей полусоветской —
Ветра скоропись, жирный нажим.
Я устала, устала от бега,
Точно всадник на фоне Казбека —
На кулак намотав удила —
За спиной шелестящая стая
Дней, убитых впустую, – устала,
Говоришь, до утра не спала? —
Нет, не так – проспала, не успела,
Не поверила, не пожалела,
Не спасла, не смогла, не стерпела,
Не дослушала, не додала.
Я устала, остыла, разбита,
Все достало, и в сердце – копыта —
Та-та-та, та-та-та, та-та-та.
Приложи к нему ухо – забило
На дорогу оно, позабыло
И откуда летит —
и куда.

Всего и нужно-то, чтобы жить —
Поселок, на нитку живую сшит
Тропинками белыми, серый пес,
Бегущий наискось, и мороз,
Хватающий зá щеку, и мотив,
Хватающий зá душу, накатив,
Как поезд, мчащийся по мосту —
Прошел и нет его – в пустоту.
Всего и нужно-то, чтобы жить —
Навстречу, подняв воротник, спешить,
Помедлить молча – глаза в глаза —
Унять дыхание – и назад.
Всего и нужно-то – лед, мостки,
Как долгий взгляд – поворот реки,
Сухая поломанная трава
И хлопья, внятные, как слова.

Приникай, приникай, приникай,
Всю до дна меня выпей —
До курчавого паренька
С банкой пива под липой,

До обритых сиротских полей,
До опухшей от снега
Желтой будки – под снегом теплей,
До Двины, до Онеги,

Где стоят часовыми во льдах
Рыбы в латах железных,
До разбитой дороги в крестах
И венках, и до местных,

Налетающих из-за угла,
Бьющих метко и больно,
До мерцающего угля
В обвалившейся штольне.

Всю до дна меня выпей, до дня,
До барака и флага,
До зигзага, которым весна
Заскользит по оврагу,

До бездомного в сером пальто,
До забытого солнца.
Впрочем, важно не это – а кто
Из двоих обернется.

Снег идет под фонарями – он-то видит нас с тобой
В треснувшей оконной раме, в рюмочной на Моховой.
Ткнулись сумерки в колени – выросли из-под земли,
Выщербленные ступени белым мохом поросли,
Килька вытянулась в струнку, натыкаясь на яйцо,
Ты, помедлив, поднял рюмку, лунное склонив лицо,
Улыбаясь уголками. Сигарету мне зажги.
Дверь тяжелую толкали пьяненькие мужики,
В блюдце звякала монета. Липкий столик, алкаши.
Где та рюмочная – нету, если помнишь – покажи.
Только снег идет меж нами, между мною и бедой,
Взмахивая рукавами, как Вертинский молодой,
По обледенелым плитам топчется который час,
За окном, давно не мытым, только он и видит нас.

Как хочется жить и любить
И город похлопывать: кореш!
Еще не исчерпан лимит
На эту внезапную горечь,

Залившую душу дневным
Лучом без теней и поблажек.
Плывет над котельными дым,
И катер у берега пляшет.

Волна весела, как щенок,
С разбегу метнется, оближет.
А боль – это просто бинокль,
В который грядущее ближе,