Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

«Завидую Вам, что Вы пишете о Венеции», – говорит неофит. «Жаль мне Вас», – говорит тертый калач [33] Mary McCarthy. Venice observed. Paris-Lausanne, 1956. P. 20. Перевод цитаты из Д. Рёскина – Л. Н. Житковой: Рёскин Д. Камни Венеции. СПб., 2009. С. 88; строка П. Б. Шелли в поэме «Юлиан и Маддоло»: «and from that funeral bark I leaned» – «…перегибаясь, за черный край той траурной ладьи» (Шелли. Полное собрание сочинений в переводе К. Д. Бальмонта. Новое трехтомное переработанное издание. Т. 2. СПб., 1904. С. 307). .

Счастливые или огорчительные находки американской писательницы комментировал канадский англист.

Венецианские образы не начинаются, они просто продолжаются. Даже когда поддающееся обнаружению начало реально существует, трудно поверить, что вы действительно его засекли.

И Милтон Уилсон приводит как пример историю гондолы, у которой кладбищенский ореол появился только в середине XVIII века. По его сведениям, первым автором концепта «гондола-гроб» был немецкий историк и путешественник Иоганн Георг Крайслер, травелог которого 1741 года был через 15 лет переведен на английский [34] Milton Wilson. Travellers’ Venice: Some Images for Byron and Shelley // University of Toronto Quarterly January 1974. Vol. 43. № 2. P. 93–120. Тут уже все стали замечать траурную изнанку ладьи, и Денис Фонвизин писал сестре в 1785 году: «Разъезжая по Венеции, представляешь погребение, тем наипаче, что сии гондолы на гроб походят и итальянцы ездят в них лежа. Жары, соединясь с престрашною вонью из каналов, так несносны, что мы больше двух дней еще здесь не пробудем». Эту цитату, как и весь обязательный первоначальный набор суждений россиян, см.: Кара-Мурза А. Знаменитые русские о Венеции. М., 2001. . В 1790 году его ввел в свои «Венецианские эпиграммы» Гете:

В «Беппо» Байрона – «Just like a coffin clapt in a canoe» («Ну точно в лодке гроб какой!» – перевод В. Любича-Романовича [35] Сын Отечества. 1842. № 4. Отд. 4. С. 7. Дошло и до Марка Твена: «И это – прославленная гондола? И это – пышно одетый гондольер? Порыжелая старая пирога чернильного цвета с траурным балдахином, прилаженным посредине, и босой чесоточный оборвыш, выставляющий напоказ некогда белую часть своего туалета, которую не следовало бы открывать святотатственным взорам посторонних. Не прошло и нескольких минут, как, обогнув угол и повернув свой катафалк в унылую канаву, зажатую между двумя рядами высоченных необитаемых домов, веселый гондольер, следуя традициям своего племени, начал петь» (1869). ). С тех пор воздержание от этого сравнения становится для пишущих нестерпимым (среди прочих – для Бунина и Блока) [36] Павлович Н. В. Словарь поэтических образов: На материале русской художественной литературы XVIII–XX веков. М., 2009. Т. 1. С. 729. .

А ведь кроме области заимствований есть, как поучал Ахматову Владимир Шилейко, гораздо более обширная область совпадений, и Венеция является стольным градом этой области, почему и говорил автор «Смерти в Венеции» в эссе «Август фон Платен. Неведомый классик» о «сопряженных с Венецией неслучайных сходствах и совпадениях» [37] Иностранная литература. 1998. № 4. С. 205 (пер. И. Эбаноидзе). .

Обреченность на складывание чужих песен и произнесение их как своих в этом городе становится почти абсолютной. В 1982 году русский поэт начинает свои «Венецианские строфы» приложением, как говорил Аристотель, «к одной вещи имени, принадлежащего другой»:

Он, не ведая того, повторяет впечатление русского драматурга за 57 лет до того: «Но самое прекрасное – это гондолы, мне почему-то они больше всего напоминают скрипку, хотя на нее совсем не похожи» [38] Эрдман Н. Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников. М., 1990. С. 235. .

А может быть, и читанного Кирсанова: [39] Семен Кирсанов, новатор par excellence, предлагает свои инвенции в венецианской топике, но по неизбежности принужден повторять зады – «но мне причудилось: дома / привязаны к причалам. / И эти – рядом, на мели, / дворцовые громады – / в действительности корабли / таинственной армады» вторит кажимостям вековой давности: «громадные дворцы, которые, казалось, плыли вместе с берегами» (Клюшников В. Марево // Русский вестник. 1864. № 3. С. 263). Да еще Ганс Христиан Андерсен в «Импровизаторе» писал: «Утром я завидел ее белые дома и башни, казавшиеся издали стаей кораблей с распущенными парусами».

Но главное – бессчетные восторги многоязычного туристического корпуса. Констанс Фенимор Вулсон (внучатая племянница упомянутого выше Фенимора Купера, автора «Браво») протоколировала один из венецианских разговоров (а собеседниками ее в этом городе были Генри Джеймс и Уильям Дин Хоуэлс) в рассказе «В Венеции» (1882):

– Мы обсуждали форму носа гондолы, – сказала миссис Марси, когда они приблизились. – По мне, он выглядит, как лебединая шея [40] См. в нашей антологии: «Словно черные лебеди горя и зол / Отуманены образы мрачных гондол…» (С. Головачевский), «Как черный лебедь, движется гондола, / Послушная неслышному веслу» (В. Эльснер), «Черным лебедем скользит гондола» (О. Можайская) и др. . Миссис Марси никогда не искала новизны в выражениях; и если старые были поэтичны – а она была приверженцем этого, – она беспрекословно пользовалась ими. Мистер Блейк, который всегда задавал тон в любом разговоре, в который был вовлечен, предложил столь же маститое сравнение с грифом скрипки. «Это блистательный клинок святого Теодора, покровителя гондол», – предположила Клавдия [41] Ср. в нашей антологии о железном гребне, ferro: «Гондолы рубили привязь, / Точа о пристань тесаки» (Б. Пастернак), «подняв большие горловины, / Зубчатые и острые, как нож» (Н. Заболоцкий). . «А для меня он весьма похож на прижим швейной машинки», – весело заметила миссис Ленокс. Это было так точно, что все не могли не рассмеяться. «Но это не годится, миссис Ленокс, – сказал Блейк, – вы разрушите всю нашу столь тщательно создававшуюся атмосферу вашими новинками» [42] Constance Fenimore Woolson. Arranged and edited by Clare Benedict. London, 1930. P. 276. .

То же сравнение-ветеран мы встретим и у Готье: «Нос снабжен гладким отшлифованным куском железа, который несет отдаленное сходство с лебяжьей шеей или скорее со скрипичным грифом и его колком» [43] Théophile Gautier. Italia. Paris, 1852. P. 80. .

Да и до приезда в Венецию Готье уже писал в стихотворении «На лагунах»: