Виктория Левина - Я сегодня Ван Гог (сборник)

В Манхэттене, по именитым паркам и садам, —
по выросшим из мусора, за грош приобретённым, [15] Центральный парк в Нью-Йорке является одним из крупнейших и известнейших парков в мире. Несмотря на то, что парк выглядит очень натурально, практически все ландшафты созданы вручную на землях, выкупленных когда-то за символическую цену на месте городских свалок. —
процокали копытцами лошадки тут и там,
а в фаэтонах замерли влюблённые…

Там, на балетно-оперной, на Пятой Авеню,
что мировой элитою гремела и блистала,
в почтеньи робко-трепетном колени преклоню
перед огромными полотнами Шагала! [16] Линкольн Центр-3 сценических площадки: Метрополитен Опера, Эвери Фишер Холл и Нью-йоркский Балет собраны в одном месте. Рядом находится известная Джульярдская Музыкальная Академия. На фасаде Метропилитен Оперы можно видеть огромные витражи, выполненные Марком Шагалом.

И на конфетно-праздничной, с изысканной толпой,
на Пятой Авеню стою, заворожённая, —
на небоскрёбно-оффисной, гламурной, занято́й, —
богатством и радушием сражённая!

Эта Золушка звалась американскою
Синдереллой [17] «Синдерелла» («Золушка») – балет С. Прокофьева в новой версии – рассказ о реальной девушке, у которой всё получилось… в зале «Метропо́литен» [18] «Метропо́литен» – ведущий оперный театр в США (Нью-Йорк). В зале театра 3625 мест. Сезон с сентября по апрель. С 1966 театр функционирует в новом здании Линкольн-центра. Интерьер театра украшают фрески Марка Шагала. .
И Прокофьева чарующею сказкою
ритм балета бал творил дико́винный!

Танцевала Золушка – а в бархате
утопали ложи привередливые!
Тихо плакала дурнушка в тёмном за́куте
от затрещин и щелчков сестричек въедливых…

И мечтала, недотёпа, о роскошествах,
и вздыхала о любви – до неприличия!
И – о, чудо! – объявил царевич новшество:
мерить туфли всем невестам, без различия!

Эти туфельки хрустальными пуантами
стали впору балерине-синдереллушке!
Украшались платья свадебными бантами,
целовал жених уста своей невестушки…

И сидела я, отведавшая горюшка,
в этом бархате и люстр мерцаньи плазменном…
Я – в Америке! Из бывшей бедной Золушки
превратившаяся в даму буржуазную!

На перстах моих – сиянье бриллиантово,
на щеках моих – следы от слёз пролившихся…
Танцевала балерина не пуантами,
а судьбой моей, воочию свершившейся!

Лос-Анжелес, Лос-Анжелес! Столица обездоленных,
столица одарённых и отравленных мечтой,
столица привороженных и в темечко целованных,
прибывших завоёвывать свой кубок золотой!

Разряженные «фрики» на Аллее Звёзд и подступах
примеривают оттиски ладоней на полу…
Разреженные блики на видавших виды «Оскарах»
вступают в ежегодную медийную игру.

И тот, кто уповает на каприз судьбы изменчивой,
и тот, кто попадает на Олимп шикарных вилл,
и трансвестит, решающий мужчиной быть или женщиной,
—
шикарный бренд скупают что на Бэверли на Хиллз.

И, раскрутив без удержу судьбы рулетку наглую,
Лос-Анжелес, неможется, недюжится тебе! —
на площади центральной, натянув кастрюли на голову,
играют рок бездомые безадресной толпе.

А бризы океанские срывают смог над городом!
На набережной в барах восседает важный люд…
И зажигают сумерки в горах неоном гордым
Призыв, мечту, призванье, девять литер – Hollywood!

«Я на этом вокзале
чувствую себя в своей тарелке,
кассир мне величественно кивает и выписывает билет
без ограничения срока давности».

«Путешествие назад», Константин Кикоин
какая-то новая тяга
завершать всё то что было когда-то давно начато

писать о юности сагу
при этом стараясь ни слова не переиначивать

держать диалоги в абзацах
как держат воду живую в драгоценных флягах

при этом очень стараться
не истратить мысль расплескавшуюся на бумагах

не терять в скитаниях своих
долей подаренных по задворкам и по столицам

найденный в памяти белый стих
что под кожей струится на дальних твоих страницах

белый-белый как первый снег
что падал когда-то под новый прожитый год

в той далёкой стране где смех
живёт мой счастливый и руки раскинул влёт

Мы тленны и дискретны – в гуще дней мы проживаем
сердца перестуки и переходим в воздух, в землю, в звуки…
Чем дольше дышится, тем переход видней!

И вот уже привидилось: травой лианы-руки вниз стекают
с тела (в окно дорожкой лунною влетела бессонница —
ночной мучитель мой…).

Врастаю в жизнь всё глубже – на виду скорее пни, чем
молодые ветви, и в звуков трансформацию заметней мой
переход, как-будто бы в бреду…

Я кантиленно в трель перехожу, своей судьбы, своих
стихов заложник, – и женственным началам и, возможно,
ещё своим земным богам служу…

Но волны нарастают: горна звук и скрипок буря, и
волторны милость! И вот уже почти что растворилась вся
жизнь – в стихи, что брошены на круг…

Прочла о бабочках. На руль велосипеда
ложится смело загорелая рука —
к днепровским заводям до позднего обеда,
в камыш с кувшинками на лодке рыбака!