Владимир Пещера - Иоанновы кони. Стихи

и раввины промолчали,
и мулла не произнёс,
что, скорей всего, в Начале,
был ещё пшеницы воз.

Страна забылась при Союзе,
ей снился сладко-спелый сон,
как из початков кукурузы
выходит бодро царь Гвидон.

Ну, наконец, свершилось чудо! —
одна шестая часть земли
теперь ещё счастливей будет,
а с нею все материки, —

не надо топать к коммунизму, —
как до луны почти пешком, —
не даст порочить он Отчизну
иным с их дьявольским смешком…

… страна уснула при Союзе,
её лелеял дивный сон,
как из початков кукурузы
выходит юный царь Гвидон.

Прячет бездушный песок
славного города стать, —
мертвый лежит Вавилон,
мёртвым уже не сказать,

как развращали страну,
как изводили народ,
как обокрали казну,
как создавали господ:

бывший вчера козопас —
ныне хромой ростовщик
алчности камень припас,
для озверелой пращи;

выстрелит скоро процент
и земледелец падёт,
в звонах разящих монет
смерть откупщик приведёт, —

двор улетит с молотка,
станет рабыней жена
и дорогого платка
чья-то коснётся рука,

будет наложницей дочь,
сгинет в безвестности сын, —
мёртвым уже не помочь,
но и не дать жить живым, —

новых властителей дом
зарится златом чужим… —
Так погибал Вавилон, —
так вымирают миры.

Быль не узнать, коли лгут, —
правде изрежут хребет,
как разжигали войну
скроет загадочный бред.

Башни растут и сейчас, —
всех вавилонов не счесть, —
выбор всегда есть у нас,
только осталась ли честь?

А мы, по жизни, – миротворцы! —
ещё и в этом русских суть:
у нас цари и царедворцы
все – немчура, евреи, горцы —
нам избирали этот путь.

Скрепя религией и… сердцем,
перекрестившись кое-как,
мы усмиряли иноземцев
и разнимали иноверцев,
как может лишь Иван—дурак,

отдав последнюю рубаху,
задвинув братьям по зубам,
мы за идею шли на плаху,
что палачи, глядя со страхом,
дорогу уступали нам.

Всегда Россия молодая, —
пока не сникла наша речь!
Мы, даже кровью истекая,
несём другим ключи от рая,
весь мiр пытаясь уберечь.

Слово
наш мир не исправит, —
Слово —
усталый Бог,
этой пространной яви
Слово подводит
итог.

К слову,
к чему лукавить, —
словно тянуть за хвост, —
славу бесславную
славить? —
Слово не выйдет
в рост.

Будет иное
время,
силы иные
взрастут,
новью проклюнет
семя
тверди иной
скорлупу.

Слово
создаст Светило,
солнцем осветит
тьму,
я – нарождённому
миру
песню тогда
спою.

Плачь, моя милая,
плачь,
не закрывай лица, —
время —
тёртый калач
в пасти голодного
пса,

траур
на ветках берёз,
падает
снег с дождём,
небо чернеет от слёз,
в горле —
тяжёлый ком.

Гибель Поэта —
смерть
страхам чужих сердец,
строки его —
та твердь,
где восседает
Отец,

песни Поэта —
та нить,
что так роднит
с землёй,
раз уж даровано
жить
нам в этом мире
с тобой.

Плачь,
моя милая, плачь,
слушай
есенину звень, —
время —
безвольный палач
пьяным проспит
весь день.

Суд короткий и неправый —
кривда пулей вдарит в грудь, —
у заснеженной дубравы
наш с тобой прервётся путь…

Эх, Февраль, —
кобель приблудный, —
как цеплял ты красный бант,
как толпою многолюдной
освящал свой транспарант!

Что Свобода? – ахинея, —
так, – приманка дуракам,
ловкий трюк у прохиндея
разум спутать мужикам,

чтоб за Равенство сразиться
впереди густых цепей,
чтоб, по—новому, молиться,
Братство зиждя без кровей.

Вот и всё, пиши пропало —
дальше жизнь пойдёт без нас,
в крест вонзит кусок металла, —
глас народа – божий глас?

На убой сведут Россию,
так и быть, протянет век, —
власти лживой деспотию
принял русский человек.

Солнца красного икона
вон проходит стороной…

Две души на два патрона
да глубоких два поклона,
и… поминки над землёй.

Тяжёлыми небесами
к земле приколочена Русь,
с обеденными лесами,
в тропинках, как тонкий ус,

глядит исподлобья и дико, —
на небо умчаться не прочь, —
тимьяном и повиликой
сплетает ей ноги ночь,

а днями царёвы служки
на путы ей режут грудь,
и вязнет в кровавых лужах
её никудышный путь, —

всё крестится на берёзы,
не зная, какой в том толк,
и прячет горючие слёзы
за прядью белёсый шёлк, —

и, полно, давно без веры
первопрестольный град,
пред оком библейского зверя
орлы золотые горят…