Александр Грич - Надейся и верь (сборник)

Когда-то дом и светел был, и нов,
Почти как замок – вид такой картинный…
И принимал здесь доктор Иванов,
На Воронцовской угол Карантинной.

Здесь кровли жестяной крутой уклон,
Фасада абрис вытянутый, четкий,
И высота ненынешних окон,
Чугунные балконные решетки.

Труб водосточных сизых чешуя,
Орнаменты над арками манерны…
Сюда вселилась дедова семья
Тому назад лет сто уже, наверно.

А что нам сто? Рублей, и дней, и лет?
Нам – тысячи давай… Масштабы, сроки…
Я знаю: был у деда кабинет
Здесь, где сейчас пишу я эти строки.

Гляжу из-за двойных добротных рам
На улицу, струящуюся мимо.
Что, доктор Иванов, ты видел там,
Вчистую для меня непредставимо.

Сам помню: был трамвай. Исчез трамвай.
Булыжники сменил асфальт шершавый.
Меняли фонари… Ну-ну, давай,
Еще кой-что и вспомнишь ты, пожалуй:

В подвале – мастерские, склад и клуб,
А ныне свалка… И еще примеры –
Вот, скажем, у кирпичных красных труб
Телеантенны – символ новой веры.

Короче, много раз менялся вид
(За век не дедовский – и не отцовский)
А дом-то тем не менее стоит
На Карантинной угол Воронцовской.

У улиц тех иные имена,
Таблички сняли, новые прибили.
Кто Воронцов, ответь мне старина?
И карантины уж не те, что были.

Менялось все вокруг, как век велел,
Нет изменениям счета и предела.
Но дом мой, как ни странно, уцелел,
Когда почти ничто не уцелело.

И, значит, у него свои права
Среди сооружений самых новых:
Ведь память мощных стен его жива,
А тихий поскрип половиц дубовых

Вдруг воскресит забытые шаги,
Иные времена, иную пору.
Как будто бы напомнит – береги
Свой дом, свое гнездо, свою опору.

…Но где-то на незримом рубеже, –
И не понять, когда, зачем, откуда?
Вдруг ощущаю холодок в душе,
И он сродни предчувствию и чуду.

Там время останавливает бег,
И вспять ведут часы отсчет неточный,
И не гудки машин, а скрип телег
Доносит ветер с улицы полночной.

Не коммунальные квартиры в ряд –
Гостиная, знакомая едва ли…
Витые свечи в полутьме горят,
И женщина играет на рояле.

Спадает с плеч причудливая шаль,
И музыка – как будто наважденье.
Поет рояль! Он продан был – как жаль.
За двадцать лет до моего рожденья.

…А норд завоет зычно
В прибрежной полосе –
И в городе привычно
Замкнутся окна все,

Засветят пятна-фары
Сквозь плотный пыли круг,
И зашумят чинары,
Склоненные на юг.

Тоскливей крики чаек,
В песке – травы покров…
А так – не замечают
В том городе ветров.

Их шумная работа
Успела надоесть:
Сменяются без счета,
Грохочет кровель жесть.
А все же, вероятно,
Ветра Баку сродни:
Здесь даже непонятны
Безветренные дни.

Норд – злобный или нежный –
Любимый мой герой.
Зря, рецензент прилежный,
Ты поднялся горой:

Мол, сколько же про это?
В стихах ветра и гул!
А норду дела нету:
Гляди, опять задул.

И засвистел в проулках
И загудел трубой,
А в бухте бубном гулко
Откликнулся прибой.

Та музыка крылата,
Мотив не разберу, –
Но был рожден когда-то
И, может быть, помру,

Как норд ударит в двери, –
И, в новый путь спеша,
Самой себе не веря,
Отправится душа.

Праздники окончены.
Затем – что же?
Надо жить.
Похоронный запах хризантем
в комнатах лежит.
По домам расходятся дружки,
в тишине дворы.
Красные гирлянды и флажки.
Синие шары.
Первый залп. И первый крик «Ура!»
До чего знаком…
Праздники уходят во вчера.
Праздники окончены. Пора
думать о другом.

Без зависти и без злобы прошу у светлого дня
Одну лишь женщину, чтобы не укоряла меня,
Часы, где светятся стрелки
– чтоб мог найти под рукой,
А также дождичек мелкий,
поскольку люблю такой…
Тогда я часы надену, открою окно в кабинет,
Гвоздями прибью на стену
женщины той портрет.
Покуда кофе заваришь –
глядишь, и дождик пошел…
И вот тогда-то, товарищ, я буду жить хорошо!

Тот, кто ждал, чтоб я убивался,
чтобы горем своим упивался,
захлебнулся в потоке жалоб
в этот год –
пусть еще подождет.

Тех, кто так активно боялся,
чтобы вдруг я не растерялся,
не метался и не спивался,
вообще – с пути не сбивался –
я не строго сужу.
Провожу. Спасибо скажу.

Вы поймете меня едва ли,
те, кто мне советы давали,
опекали и ревновали,
и вершили суд…

Те, другие, что рядом были,
чай заваривали. Водку пили.
И ходили со мной к могиле –
вот они меня и спасали.
И еще спасут.

В старом фильме «Не горюй»
Жизнью смешанные краски –
Свадьбы, похороны, пляски
И дуэль, и поцелуй.

Кровь – ручьем, вино – рекой,
И лохмотья, и наряды…
Будто жизнь окинул взглядом:
Я ее не знал такой.

После кое-что постиг,
А тогда был глуп и молод.
Но доныне помню холод –
Уходил седой старик

От веселия – в провал,
В черноту – и нет возврата…
Ох, как это было снято!
Понял, хоть не понимал,

Хоть не знал, что суждено
Оказаться у предела.
…Рядом женщина сидела,
Это было так давно.

Шел веселый фильм тогда,
Кажется, в начале лета…
Той, сидевшей рядом, нету.
И не будет никогда.

Не оглянешься назад –
Больно все. Но почему-то
Тянет в тихие минуты
В тот вечерний темный зал.

Там звучанье винных струй,
И загадочное пенье,
И девиз, предощущение,
Назиданье – не горюй!

За короткими ливнями –
Проливные дожди.
Лето солнца активного
Позади, позади.
В лужах листики корчатся,
Тень скользит под ногой.
Скоро год этот кончится
И начнется другой.
Паутинка качается,
И трамваи звенят…
Пусть быстрее кончается –
Горек он для меня.
Жду я с новым свидания,
По опять и опять
Точно знаю заранее
То, что лучше не знать.
И в самой напряженности
Ожидаемых дней
Есть печать предрешенности –
А вот это страшней.
Лето солнца активного
Миновало навек.
Есть надежда наивная
В то, что выпадет снег,
Белый город насупится,
И метель закружит,
И былое отступится…
Только как же мне жить
В снежном зареве, в замяти
Наступившего дня
Без опоры – без памяти,
Без тебя, без меня…