Сергей Киреев - Люди идут по дороге

Он у каждого угла
Ей читал свои сонеты,
Звал с собою на край света —
Не решилась, не пошла, —

В ночь по чёрному двору
Упорхнула, улетела,
Ей маманя не велела
Целоваться на ветру!

Он исчез. Судьба сама
Повернулась, как монета, —
Сгинул к чёрту – ни ответа,
Ни привета, ни письма.

Вот он сбегал на перрон,
Колбасы купил и пива,
Мордой к двери лёг лениво,
Неужели это он?

Распустил во сне губу
И подушку носом роет,
И начальство матом кроет,
И супругу, и судьбу.

Вот ревут на весь вагон
Ревизоры, словно звери,
А она глазам не верит:
«Неужели это он?»

Был у девок нарасхват,
Как весной морковь на рынке,
Был красавчик, как с картинки —
Заграничные ботинки,
Галстук, трость, туманный взгляд.

Он теперь, как гриб, растёт, —
Важный чин в большой конторе,
Едет в Сочи, в санаторий,
В ус не дует, пиво пьёт.

Всё растаяло, как сон,
Унеслось, ушло, уплыло,
Неужели это было,
Неужели это он,

Кто с ней шуточки шутил,
На руках ходил по крышам,
Грозных окриков не слышал,
Сонных дворников дразнил? —

Молод, весел, и силён,
И Фортуна с ним дружила,
Неужели это было,
Неужели это он?

А в облако месяц вонзился, как бивень моржовый.
Туманом завод, как морскою пучиной, накрыт.
Мечта металлурга, красавица Нинка Чижова
Идёт после смены домой и на нас не глядит.

Мы, ясный пень, подшофе, но не в усмерть, не в ноль,
«Нинка, чего кочевряжишься, – вслед ей кричим, —
Девок – до чёрта, но ты – наша страсть, наша боль!»
Мы ей стихи по ночам на асфальте строчим!

Она на ходу каблуками колотит чечётку
И машет: спешу, мол, и мне не до вас, без обид,
Покуда вы всё, что горит, заливаете в глотку
И тащите прочь со складов всё, что плохо лежит!

Нам тётя Мотя, завхоз, обозначила суть:
«Братцы, вам всё по плечу, я скажу без прикрас —
Альпы, Памир и Кавказ, Гималаи свернуть,
Главное дело, чтоб девки смотрели на вас!»

Быть бы чуток потрезвей нам, а мы не смогли,
Типа, и ладно, что Нинка на нас не глядит,
Сами с усами! И пусть она где-то вдали
С гадом каким-то культурным на лавке сидит!

Уволилась Нинка, и жизнь кувырком покатилась,
Вагоны буксуют, чугун замерзает в печах,
Стоят шлаковозы, и коксоподача накрылась,
И чьи-то, вон, тени, как крысы, шныряют в цехах!

Нету людей. Холод, ветер, и ночь всё темней,
Возле забора фонарь побледнел и погас…
Сторож, забытый на вахте, бормочет во сне:
«Всем нам хана, если девки не смотрят на нас!»

Вон окошко светится в сталинской высотке,
Академик живописи здесь когда-то жил.
Я ещё, бывало, с ним принимал по сотке,
Так как с его дочкою, с Валькой я дружил.

Валька открывала мне, стройная такая,
Лёгкая, воздушная: «Я тебя ждала!»
И, очами чёрными на меня сверкая,
В комнату за шиворот сразу волокла!

Страсть меня, как молния,
Наповал разила!
Полная гармония —
Вот что с нами было!

Нас как будто ласковый
Ветер тихий, нежный
Каждый раз утаскивал
В океан безбрежный.

Валька на художницу в ВУЗе обучалась,
А меня с рук на руки ей передала
Томка из «Плехановки», что со мной встречалась,
Прежде, чем в Америку с мужем удрала.

Валька небылицами знай папашу грузит,
Что мы однокурсники, что уж третий год
Мы там всё штудируем, в этом самом ВУЗе,
Что она давно меня в женихи зовёт.

К ним без этой сказки я
Даже и не вхожий,
В эти кущи райские,
Где мороз по коже

От фуршетов-раутов,
Где сижу, пирую, —
Где, как мяч из аута,
Вброшенный в игру я!

Я спокойный, тихий был, матом не ругался,
Валькин папа сразу же это оценил.
Он моими планами интересовался
И уже нас мысленно с Валькой поженил.

«Парень, береги её, чтоб она ни шага
Без тебя не делала!» Он и знать не знал,
Что на самом деле я – грузчик, работяга,
Временный, чего уж там, Валькин идеал.

В институте, в юности
Я скулил от скуки —
Пару лет по дурости
Грыз гранит науки.

…Всё прошло, и вскорости
Плотную, густую
Без зазренья совести
Папе гнал пургу я.

Мне вообще-то жаль его было, горемыку,
Он конкретно впахивал, стойкий был солдат —
Рисовал без продыха Брежнева, Громыку,
Суслова, Косыгина – всех, кого велят.

Но притом, смотри-ко-ся! – был фанатом Пресли,
Коньяки французские за свободу пил,
Как-то в кабинете он, сидя в мягком кресле,
Винную коллекцию для меня открыл.

Там богема всякая
В холле тусовалась,
Стакана́ ми звякая,
К папе не совалась.

Он со мной беседовал
По своей программе:
«Шевели, – советовал, —
Головой, мозгами!

Вот я на покой уйду – не сейчас, не сразу, —
После свадьбы Валькиной, надо ж погулять,
А тебе, как зятю, я все свои заказы,
Дело жизни думаю в руки передать!»

Он допил «Бургундское», закусил бананом:
«Ну чего, к гостям пойдём, хватит уж скучать,
Ознакомим публику с перспективным планом,
Кто кого тут вскорости будет замещать!»

Я уже, как лодка, плыл,
По волнам, по морю,
Я с богемой водку пил
И о вечном спорил.

И в пылу полемики
На восьмой рюмашке
Я у академика
Попросил отмашки.

Мол, чего растрачивать время вхолостую?
Все, вон, тут великие, каждый – царь и бог;
Можно, я чего-нибудь тоже нарисую?
Надо ж как-то с обществом строить диалог!

Он кивнул, и сразу же, будто ждал, поди ты! —
Брат его двоюродный дал мне чистый лист —
Тоже живописец он, битый-перебитый,
Отовсюду изгнанный абстракционист.

За окошком на реку
Снег летел пушистый.
Я налил стопарика
Абстракционисту:

«Грош цена эстетике
Самой разной масти,
Если в ней конкретики,
Силы нету, страсти!»

Звёзды в небе мутные тлели, как окурки,
И уже сама моя вывела рука,
Как Чапай на лошади едет в чёрной бурке
И рубает шашкою банду Колчака.

Или, там, Деникина, не один ли хрен-то?
Млечный путь ещё я там вставил в свой сюжет —
Он оплёл галактику пулемётной лентой,
Мол, у революции и конца-то нет!

Он там вроде хобота
Из-за леса вылез, —
Гости все от хохота
На пол завалились.