Инесса Ганкина - Круги

Новые Моисеи
не узнают
горящего куста.

Город, прежде родной,
в постоянном движении —
исчезают кафе,
появляются граффити.
Память прочно хранила
твою топографию,
словно складки одеяла
до боли знакомые —
возле дома направо…
И запахи булочной,
пять ступеней, перила,
скамейка под тополем.
Это было и сплыло,
и врут фотографии.
Вечен круг возвращенья,
но только попробуйте
соскочить с колеи,
что зовется историей,
и укрыться туманом
в окне с занавескою…
Вмиг очистят карманы
и выставят бездарью
и пинками за дверь…
Славно профнепригодностью
называть обращение
к давней традиции,
где слова и дела
еще кое-что стоили.
Зеленеет листва,
и с румяными лицами
город прочно въезжает
толпою нестройною
в одиночку и парами —
«стерпится – слюбится».
С голубою каемкою
белое блюдечко —
обещание завтра,
как пятна на скатерти.
Над бездумной толпою
орущие граффити.
Исчезают кафе,
рассыхаются столики.
Вот мое поколение
стало историей.
Начинали в застой,
завершаем безвременьем.
Чуть вдохнули свободы,
да сперло дыхание.
После будут историки
в пестрой мозаике
путать все имена:
рэп, сонет и гекзаметр —
все сольется в одно
через тысячелетия.
Поколение Next —
поколение Третье,
поколенье надежд —
поколенье потерянных,
поколение выживших
или расстрелянных.
Все сметает с земли,
словно листья осенние,
Хронос в пыльном халате
уставшего дворника,
ни следа. Ерунда —
воскресенья и вторники —
дни, недели, года —
кружит стрелочка компаса.
Расширяется мир
и сгущается в комнате.
Сколько там атмосфер?
Нам укажет тонометр.
И накроет грозою
засохшее дерево.
Город сменит наряд
и парадную выкрасит,
и сдадутся дома
без единого выстрела.
Старый клен во дворе
и скамейка скрипучая.
То, что мнили судьбой,
оказалось лишь случаем.
Ты махни мне рукою,
мы всё же попутчики —
точки глупой прямой
на касательной к времени.

Круги на воде,
селезень из Свислочи родом,
крылья свои топорщит гордо.
Рыжие сапоги, яркий клюв —
городской щеголь.
Баржа-кафешка
не претендует на большее,
чем укрыть от солнца,
переходящего в дождь.
Розы цвета кока-колы,
плоское средневековье
предлагает вписать голову,
спрятав шорты за латы.
Моя глупо счастливая голова,
останется на память городу,
где родился селезень…
Круги на воде,
беспечный бубен —
цыганский дождь.

По старым переулкам и дворам
сирень бесстрашно-дерзко расцветает,
в них юность пахнет выпускным и маем
и ландыши звенят из темноты.
А в кошельке опять бренчат копейки.
Не хочется, но чаще на скамейку
присаживаюсь, и мои следы
круглятся палкой, что в пустой прихожей
почетно возвышается в углу.
И с каждым днем, чем дальше, тем моложе
прошедшей жизни ворошу золу.
Кричат воспоминанья, и по коже
бегут мурашки… Солнечный прохожий,
ломай сирень! Счастливые соцветья
неси в ладони, пусть восходят дети
как солнца шар над старою Землей.
А лунный серп с седою головой,
приветствуя влюбленных и поэтов,
всю ночь бормочет молодой листвой,
и пахнет свежескошенной травой.
Так постепенно наступает лето.

Коляски припарковались,
владельцы изучают инфраструктуру
города, пахнущего кофе и пиццей.
Будущее Европы всех цветов радуги
играет в пятнашки, радостно
улыбаясь двумя зубами
беспечным папам и мамам.
Капли весело подпрыгивают
на плитках террасы…
Лето обещает многое
на вдохе и выдохе июня.
Зима – страшная сказка,
которую помнят бабушки
или очень мудрые люди…