Александр Володин - Простите, простите, простите меня…

Она все время искала
просто хорошего человека,
с которым можно поделиться
или провести время,
чтобы не быть в одиночестве.
Но все так привыкли
казаться хорошими людьми
и принимать за это плату,
что она платила и платила…

Когда они расставались,
он любил пошутить.
Так, что-нибудь,
что придет в голову.
Просто от удовольствия,
что все было хорошо
и вовремя кончилось,
и пора разъезжаться.
А она – то ли глупая была,
то ли обидчивая не в меру —
ехала в метро домой
и плакала пять станций подряд.
Она боялась, что он подумает,
будто она без чувства юмора.
А он как раз больше всего
ценил в человеке чувство юмора.

Девушка не спит, не спит, не спит,
полюбила злого чудака.
Неудачник, люмпен, эрудит
и, возможно, тронутый слегка.
Он читает старые стихи,
о самоубийстве говорит,
у него глаза тихи, тихи,
он немолод и небрит, небрит.
Некогда любовь его сожгла,
у него в груди зола, зола,
под глазами у него круги,
за спиною у него враги.
Девушка в тоске, в беде, в бреду,
полюбила на свою беду
не за то, что тенор или бас,
а за то, что непохож на нас…

Жалко телефон.
С самого утра
звонит и звонит в соседней квартире.
Подолгу звонит. Только кончит —
сразу начинает снова.
А в квартире никого нет.
И не будет, это уже ясно.
А телефон не может понять.
То ли не может, то ли не хочет,
то ли ему так необходимо,
что он все звонит и звонит.
Только перестанет —
сразу начинает снова.
Как будто у него жизнь от этого зависит!
И чем ему помочь – неизвестно.
Когда хозяева вернутся, передать?
А кто звонил-то?
Да им и не объяснить,
как звонил!

Привычка-жалость, пожалел.
На этот раз жалел подонка.
Как он воспользовался тонко
привычкой-жалостью! Сумел.
Бездарная привычка-жалость!
К чертям! Прочь от меня!..
Осталась.

Все отправились в гости.
Дружно сидят в гостях.
Там произносят тосты,
там подлецов костят.
Ко мне проникают запахи,
бокалов глухие звоны.
Сижу одинокий, запертый
у черного телефона.
Небритый сижу, опущенный,
кручу номера без проку.
Пушкин уехал к Пущину,
Брюсов уехал к Блоку,
Петрарка ушел к Лауре,
Хрущев ушел к Маленкову,
там пляшут, поют и курят,
там выпьют – нальют по новой.
Безмолвны Восток и Запад.
Зови, проклиная, кричи!..
Я сам себя в доме запер
и сам проглотил ключи.

Рассеянно меня топтала,
без злости, просто между делом.
Рукой махнула, перестала,
а растоптать и не успела.

Потом слегка посовестилась
и вяло оказала милость:
подкинула с небесной кручи
удачи и благополучья.

А под конец, зевнув устало,
вдруг закруглилась, как сумела, —
несчастьями не доконала,
счастливым сделать не успела.

Я бегал по двум лестницам —
то по одной, то по другой.
По одной меня не пускали,
а по другой не было хода.
Так я бегал по двум лестницам,
то по одной, то по другой,
пока меня не остановили знакомые.
Они спросили: что с вами?
Почему у вас такие грустные глаза?
Если бы знал, сразу бы сменил!
Для беганья по двум лестницам
нужны совсем другие глаза.

Большевистские кóжанки
лихо шли по полям.
Пулей, бомбой и ножиком
шар земной – пополам.

Кулаки раскулачены,
потерявшие стыд.
Словом, так ли, иначе ли
государство стоит.

Время ушлым прагматикам.
Шухерят, как в лесу.
С краю бойкой галактики
я вишу навесу.

Оборотни!
Не морочьте нас!
Простодушные,
простецкие,
непорочные!
Оборотни
с улыбками безобидными!
Заклинаю вас!
Незаметные,
станьте видными!
Оборотни!
Нам в глаза светло глядящие!
Ящерицы!
Обернитесь
ящерами!..

Необходимо ль твердым быть?
Необходимо ль честным слыть,
прекрасно ль голову сложить,
неправоту разоблачая?
Не знаю.

И надо ли, меня прости,
другим прокладывать пути,
чтоб было проще им идти,
когда в душе дыра сквозная
и самому невмоготу
преодолеть дорогу ту?
Не знаю.

Полные собою,
исполненные, наполненные,
переполненные до краев собою!
Они смотрят по сторонам,
выхватывают глазом то тебя, то меня
и косвенно сравнивают с собою
и, каждый по-своему, наполняются,
переполняются еще более.

А мы, никудышные, —
ходим между ними,
подавленные их ценностью,
их уверенностью,
полнотой и переполненностью собою!
И убито делимся с ними своими бедами,
удивляем их своими муками
и показываем пальцем то туда, то сюда.
И смешим их своими несчастьями,
и неустройствами,
и неудачами,
и своей несообразностью ни с чем.

Ушастый, по сравнению с тобой
у всех такие маленькие уши!
Сказать, зачем тебе такие уши?
Чтоб лучше слышать нежные слова,
я для тебя их много сочинила.
Вот это слово «милый» – для тебя.
Они тебя убить решили, милый!
Они уже бегут по следу, милый!
Но что с тобою ни случится, милый, —
другим оставим это слово – «милый!»
Пусть женщины отныне шепчут: «Милый!..» —
своим мужьям любимым по ночам…

Ушастый я для шуток и насмешек.
А глуп я для того, чтоб совершать
дурацкие поступки!

Замолчи!
Ни одного дурацкого поступка
я за тобой еще не замечала.
Ты только нерешителен, мой милый.
Что делать, кто из нас без недостатков…

Скажи прямей: я попросту труслив.
Я трус. Я потерял в бою колчан!

Я и не думала об этом, милый…

Нет, думала! Все думают об этом!
Они – пускай так думают. Но ты!
Я виноват стыднее, но в другом…
Когда мы гнали летом Скорпионов
и я, как все, свистел и улюлюкал,
вдруг вижу – за кустами притаился
отставший Скорпион. Едва успел
я натянуть тугую тетиву,
как понял: это мальчик! Просто мальчик!
Уж посвященный в воины, но мальчик!
От страха спрятался в кустах, дрожит,
и вместе – куст дрожит листочком каждым.
Тогда со мною это и случилось.
Я повернулся и швырнул колчан.
И долго шел куда глаза глядят.
В тот миг я не испытывал стыда,
не думал ни о чем еще тогда…