Сергей Степанов-Прошельцев - Слышишь эту музыку? Стихи не на каждый день

Не жал комбат мне руку напоследок —
он, как ищейка, шёл за мной по следу,
хотел в дисбат отправить, на курорт.
Но я слинял. Я в поезд сел, что в девять
и ничего, увы, не мог поделать
с улыбкой, что растягивала рот.

Я ехал долго. Были пересадки,
а за окном столбы играли в салки,
мое воображение дразня,
и в этом ритме ровного движенья
происходило к дому приближенье,
и замирало сердце у меня.

Восторг крепчал. Стремительнее пули
я вылетел, хмелея от июля,
лицо сияло, словно лунный диск.
Задев мешок, свалив какой-то ящик,
я отыскал автобус проходящий
с табличкой «Элиста—Невинномысск».

Урчал мотор. Я отодвинул штору —
и дух перехватило от простора
холмистого. Не верилось глазам.
То делалось мне холодно, то жарко:
мелькали Извещательный, Татарка,
и, наконец, он показался сам.

Здесь, у подножья Комсомольской горки,
повеял ветер влажновато-горький —
он был упруг, как в градуснике ртуть.
Он был отнюдь не робкого десятка —
он Пушкину распахивал крылатку,
такой же странник, чей неведом путь.

И в непрерывном колыханье веток
я обнимал тот непослушный ветер,
и были с ним мы лучшие друзья.
Он подсказал мне, этот ветер шалый:
есть города прекраснее, пожалуй,
но есть такие, без каких нельзя.

* * *
На исходе сентябрьских дней
я пойму среди листьев балета,
что с годами твой образ бледней,
словно месяц с лучами рассвета.

С той поры не один уже год
город прячется в жёлтые шали,
и сквозь листьев прощальный полёт
я прощаю всех, кто не прощали.

Всех, кому не дарил я тепла…
Велики эти скорбные списки.
Осень, как кредитор, сберегла
все мои долговые расписки.

А вокруг – безответная ночь.
дожидаюсь рассвета, как чуда.
Ну, кому бы, кому бы помочь,
если помощи нет ниоткуда?

* * *
Конус часовни. Слева
ржавой ограды копья.
Кладбище. Запах тлена.
Склепы. Кресты. Надгробья.

В этом покое вечном
девочка в платье белом
весело и беспечно
«классики» чертит мелом.

Патина в прутьях сквера.
Глупых синиц усердье…
Как ты наивна, вера
в собственное бессмертье!

Нам никуда не деться:
обречены с рожденья.
Боже, продли нам детства
сладкое наважденье!

Мир, когда в плеске ночи,
необъяснимо светел,
счастье тебе пророчит
звездный зелёный ветер.

Навсегда голубое небо

* * *
«Я тебя туда поведу,
где берут лишь улыбкой мзду,
где раздолье лунному льну.
Хочешь? Я ведь не обману.
Там причудлив полян узор.
Там всегда избыток весны.
Там глаза раскосых озёр
влагой ласковою полны.
В этой светлой вешней воде
хороводит рыбок табун.
Там поможет тебе в беде
очень добрый старый горбун…».

Говорила она в ответ:
«Не могу я поверить в бред.
Ты на карте мне покажи
той страны твоей рубежи,
очертанья прибрежных скал.
Ты все выдумал, прямо стыд.
Сказка. Ты от нее устал,
хватит, кажется, атлантид!
Злы, уродливы горбуны,
мстят красивым, страшна их месть.
Нет на свете твоей страны…»

«Но страна эта все же есть!
Там давно уж вовсю весна.
Посмотри и себя не мучь:
высылает тебе она
письма в синих конвертах туч».

* * *
Никого она не спросит,
отчего такая просинь, —
с шумом в окна залетает
птица-осень, птица-осень —
золотая-золотая.

По руинам коммунизма
бродит ветер, словно призрак,
там, где надо и не надо.
Это – признак, это – признак
листопада, листопада.

Он планирует на крышу,
словно пёс дворовый, рыщет,
невесомой тая тенью.
Только слышу, только слышу
шелестенье, шелестенье.

В нем какое-то рыданье,
словно нет мне оправданья
в том, что я незрел и ветрен….
Час прощанья, час прощанья,
с чем-то близким, с чем-то светлым.

* * *
Как бы мне снова там оказаться,
как бы спланировать с высоты
туда, где белою пеной акаций
вскипают, как молоко, сады?

В городе этом плоские крыши,
речка впадает в узкий залив.
Как фитилёчек огненно-рыжий,
вьется по небу пламя зари.

Как бы мне снова с той повидаться,
с кем никогда не делил жильё?
Сколько тогда ей было? Семнадцать?
Столько же дочери старшей её.

Пододеяльник молча утюжит
и у окна смотрит пристально вдаль.
Только в глазах её – синяя стужа,
только в глазах её – вьюжный февраль.

* * *
Из другого времени этот хрусткий иней.
Четкость геометрии черно-белых линий.
Бал бескрайней полночи. Снега пелерина.
Лист последний кружится, словно балерина.
Ветер юго-западный дует, негодуя…
Слышишь эту музыку, музыку ночную?
Слышишь, эта музыка овдовевшей птицей
зимовать оставшейся в дверь твою стучится
и глядит, бездомная, сквозь седую заметь
белыми, безумными
лунными глазами?

* * *
Вчера еще вьюга шумела,
а нынче капель во дворе…
Какое напрасное дело —
писать о зиме в декабре!

Пусть стилем владеешь ты ловко,
не лезешь за словом в карман,
прекрасна твоя зарисовка,
но это отнюдь не роман.