Сергей Степанов-Прошельцев - Атмосфера распада. Стихи из-за колючки

и плавилось отчужденье, как возле огня ледок.

Всего только четверть часа —наверное, это мало,

но пара затяжек «Примы» —и силы я сохраню.

Ведь пламя —на то и пламя, что всех нас объединяло,

как пращуров, что в пещере молились Царю-огню.

Нам было светло и жарко назло всем метельным зимам,

и синей гвоздикой сварки монтаж распускал бутон.

Сновали цементовозы, бетон подвозили ЗиЛы,

И тёплыми были руки, формующие бетон.

И как-то в душе теплело, пусть срок оставался сроком,

и это тепло мы вскоре почувствуем, уходя,

когда улыбнётся зданье широкой улыбкой окон,

подмигивая игриво блестящим глазком гвоздя.

* * *

Я вытру с лица свой горячий пот.

Всё! Перекур. В бытовке сидим.

Здесь тесно от ватников и сапог,

табачный плавает дым.

Грубо сколоченная скамья…

И совсем незаметно минуты текут,

но здесь мы – словно одна семья,

и поэтому здесь уют.

Мы —зэки. Мы —каждый сам по себе.

У зэка нету друзей.

Но я –Сергей, мой напарник —Сергей

и бригадир —Сергей.

Узнает пусть нетюремный свет,

о пользе жизненных ям,

ведь мы –Сергеи, хоть не в родстве,

хотя по разным статьям.

Натянем ушанки. Снова вдогон

ветер мчит напролом.

Спасибо тебе, зелёный вагон

за это твоё тепло.

И пусть дороги все замело,

пусть вьюги плевок в меню,

спасибо тебе. Я это тепло

в душе своей сохраню.

Я навсегда ту женщину прощаю за то, что я любил её когда-то

* * *

Я так хочу тебя забыть,

поскольку ты желаешь это.

Но как мне жить, но как мне быть,

когда так не хватает света?

Лишь случай отобрал права

на свет, когда в разгаре лета

под небом ластилась листва…

Теперь же неба больше нету.

* * *

Два месяца с лишним, два месяца с лишним,

как тень моя призраком бродит по стенам.

И голос мой больше в квартире не слышно,

и кажется, будто она опустела.

Взгляни: пожелтели в прихожей обои,

и двери рассохлись, что кожей обиты.

Мы ссорились здесь и мирились с тобою,

прощая и не забывая обиды.

Здесь нас в январе донимали простуды

и не было крыльев душе для полёта.

И воздух был рыхлый и вязкий, как студень,

и мягко пружинил, как жижа болота.

И мы не смогли насладиться покоем —

чего-то опять нам с тобой не хватило.

И что-то такое, и что-то такое,

в чём главное было, ушло из квартиры.

Всмотрись: по ночам одинокие тени

обходят березку и столик трехногий.

Всмотрись: это наши с тобою потери.

Всмотрись: это наши с тобою тревоги.

Они равнодушно, с нелепым усердьем

по мягким паласам ступают неслышно,

и хваткой бульдожьей сжимают предсердье

два месяца с лишним, два месяца с лишним.

* * *

Друг мой, стареем с тобою мы разно —

словно дуплетом сразило нас с лёту.

Наша любовь миновала, как праздник,

и впереди –только будней болото.

Точно две льдины, нас жизнь разносила,

холода в сердце добавили зимы.

Два одиночества несовместимы —

даже одно оно невыносимо.

Что же глядишь ты из мрака и дыма,

Что же клянёшь непредвиденный случай,

друг мой единственный, друг мой любимый,

тихий заложник беды неминучей?

* * *

Опять листва порывисто-упруга,

а я в тюрьме —хорошенькое дельце!

Всё в этом мире движется по кругу,

и никуда от этого не деться.

И точно так же позднею весною,

когда скворец зовёт свою подружку,

та женщина, что мне была женою,

пройдет с другим по улице под ручку.

Она себе прекрасно знает цену.

Мое упрямство так её бесило.

Она простить не сможет мне измену

тому, во что поверить я не в силах.

Пускай решит: вина моя большая,

а вот она ни в чем не виновата.

…Я навсегда ту женщину прощаю

за то, что я любил ее когда-то.

* * *

Когда непрухи полоса,

я жду, как ожидают помощь,

твои восточные глаза,

непостижимые, как полночь.

Они и в полутьме блестят

на жарком бархате июля…

Как я люблю твой быстрый взгляд —

пугливый, словно у косули!

Не надо говорить слова,

не надо, ничего не надо,

когда кружится голова

от недосказанного взгляда.

И затеплится в сердце надежда…

* * *

Я старым стал, и списан был на слом —

мотор имел лишь минимум коней.

Меня теченьем времени несло

на мертвые завалы из камней.

Выходит, я машину в пропасть гнал,

шёл напролом, всё от себя меча?

С тупым прекраснодушием бревна

я ничего вокруг не замечал.

Но вот беда прокралась. Я не смог

спокойным быть. Я в нёй поднаторел.

И сжался свет в один большой комок,

и в нём я, словно мушка в янтаре.

Ну да, я был, конечно, дураком —

я жил, свой мир надеждой заселя.

И нет опоры больше мне ни в ком,

и я надеюсь только на себя.

Себе внушу, что тайный я ведун,

что мне известно средство от тоски.

И цель одна: не победить беду,

а приручить, чтоб корм брала с руки.

* * *

Здесь такая парилка, что мы через раз только дышим.

Солнца жёлтая тыква похожа на морду слоновью.

Раскалённою сталью оно протекает по крышам,

и мне кажется, небо кровавой сочится слюною.

Не в дугу никому –независимо это от ходки,

лишь мышам всё равно –вновь свои совершают походы.

В безвоздушном пространстве, в аду африканской духовки

нам, наверно, не выжить, коль будет такая погода.

Где-то что-то горит. Мы не курим, но пахнет палёным.

Нет лесов уже больше –одна остаётся зола там.

Сумасшедший июль. Равнодушие антициклона.

Белгородский СИЗО. От всего на земле изолятор.

* * *

Я под вечер в том городе буду,

где удача меня не ласкала.

Я в ларьке сдам пустую посуду

и возьму себе пару бокалов.

Я стоять буду долго за кружкой

в телогрейке и рваном треухе.

И, подумав, что я —побирушка,

мне дадут на похмелку старухи.

Я не стану их брать подношенье —

пусть попросят по блату у Бога,

чтобы он даровал мне спасенье

от тоски —мне не надобно много.

А потом я пойду по аллее,

где лохматые липы кагалом,

и на севере будет светлее,

чем над морем, —там туч понагнало.

Я почищу под краном одежду,

трону волосы мокрой рукою.

И затеплится в сердце надежда

на хорошее что-то такое.

* * *

Мы задыхались с тобою в безветрии,

словно ракитника куст у реки.

Не понимая законов симметрии,

мы были так от неё далеки.

И суждено было нам поражение:

нас проверяла судьба на разрыв.

Два антипода, вступая в сближение,

вовсе не знают, чем кончится взрыв.

Ночь за окном. Я прошу тебя, вылечи.