Борис Ефремов - НАБАТОМ БЬЮ В КОЛОКОЛА! Поэма покаяния

Они из комсомольских пиджачишек,
Мечтая о свершениях больших,
Повырастали до высоких шишек
В костюмах элегантных а ла шик.

И уж не в комсомольские играя,
А в игры коммунистов всей земли,
Они заместо сказочного рая
Страну к могильной жизни привели.

В этом царстве-государстве
Всё на лжи и на коварстве,
И, как в жарком далеке,
Всё у власти в кулаке.

Но как Сталин не старался —
В матерь этак, в матерь так! —
В кулаке, видать, остался
Уничтоженный кулак.

Тёркин – «дальше тянет нить,
Развивая тему:
– Ну, хотя бы сократить
Данную Систему?

Поубавить бы чуток,
Без беды при этом…
– Ничего нельзя, дружок,
Пробовали. Где там!

Кадры наши, не забудь,
Хоть они лишь тени,
Кадры заняты отнюдь
Не в одной Системе.

Тут к вопросу подойти —
Штука не простая:
Кто в Системе,
Кто в Сети —
Тоже Сеть густая.

Да помимо той Сети,
В целом необъятной,
Сколько в Органах – сочти!
– В Органах – понятно.

– Да по всяческим Столам
Список бесконечный,
В Комитете по делам
Перестройки Вечной…

Ну-ка, вдумайся, солдат,
Да прикинь попробуй:
Чтоб убавить этот штат —
Нужен штат особый.

Невозможно упредить,
Где начёт, где вычет.
Словом, чтобы сократить,
Нужно увеличить…»

Пока ещё ты сталинским диктатом
Провалы нашей жизни объяснял,
Но был святым, ну а точнее – свя́тым,
Кого отец учителем считал.

Тебе казалось, если б только встал он
Над мешаниной злых и добрых дел,
То сразу бы во всём, в большом и малом,
Все до одной ошибки разглядел.

И в тот же миг, склонившись над штурвалом,
Друзьям на радость и на зло врагам,
Повёл страну по яростным отвалам
К совсем другим, счастливым берегам.

Ещё не знал ты о письме, в котором
Добряк Ильич советы призывал
Пройтись расстрелом по церковным сворам,
Чтобы народ от веры враз отстал.

И ужас, если б он из мавзолея
Однажды вышел и глаза открыл —
Террор, еще опаснее и злее,
Российские просторы б затопил.

Ты этого не знал ещё, однако
С любой неправдой шёл открыто в бой.
Неясно было, чем грозила драка,
Да Истина была перед тобой:

«Спроста иные затвердили,
Что будто нам про чёрный день
Не ко двору все эти были,
На нас кидающие тень.

Но всё, что было, не забыто,
Не шито-крыто на миру.
Одна неправда нам в убыток,
И только правда ко двору!»

Мне только раз обидно стало,
Что нет в запасе ни рубля…
Тогда в больнице ты лежала.
Был день рожденья у тебя.

И как на зло цветов на рынке
Я отыскать никак не мог.
Вдруг – гладиолусы в корзинке,
Почти десятка – за цветок.

Вот взять бы все! Чтоб выше шапки,
Чтоб шёл к тебе не налегке,
Да не купить цветов охапку,
Когда негусто в кошельке…

А ты одна в большой палате,
Вдоль тела слабая рука,
И не совсем, наверно, кстати
Три целлофановых цветка.

Ты улыбнулась. Задрожали
Твои ресницы. Боль сильней.
И так беспомощно лежали
Цветы на тумбочке твоей.

Когда-то мы учились вместе,
Сидели за одним столом,
Одни и те же пели песни,
Делились хлебом и вином.

И вот у сцены, меж рядами,
Мы с ним стоим и смотрим в пол —
В том зале, где беседу с нами
Как член обкома он провёл.

«Ну что, не очень вам наскучил?» —
«Да нет, нормально, по уму». —
«Возьми-ка вот на всякий случай
Визитку с адресом». – «Возьму».

«Что слышно нового о наших?» —
«Представь, не вижу никого». —
«А мне пришло письмо от Паши,
Совета просит моего…»

«А что?» – «Да сына взять в солдаты
Должны…» – И мы опять молчим,
Как будто в чём-то виноваты
Друг перед дружкою мы с ним.

Как будто связываем нитку…
«Ну ладно. Чао. Побегу.
Я, впрочем, дал тебе визитку.
Звони. Чем надо – помогу…»

Мечтаешь день и ночь о чуде,
Шуткуешь всё – так вот тебе:
Сосед, что справа рыбу удит —
Майор, работник КГБ.

В гражданском он:
трико, кроссовки,
Вполне демократичный вид.
И от поклёвки до поклёвки
Всё говорит и говорит.

«Чуть что – заваривают кашу.
Недавно – с площади звонок:
Мол, крикуны руками машут.
Подъехали – и в «воронок»!

Кататься любишь, лезешь в бучу,
Люби и саночки возить…
Мы их, крикливых-то, научим,
Как демократию любить…»

И он усы рукою крутит,
И острый взгляд его горит.
И не поймёшь, не то он шутит,
Не то он правду говорит.

Драчуном я не был,
Но, однако,
По причинам сложным и простым
Не однажды попадал я в драку
И учён был кулаком крутым.

Правда, делал выводы едва ли,
Вновь случался повод на беду…
Драки никогда не примиряли,
Драки только множили вражду.

И сейчас, когда те дни остыли,
Всё-таки хотел бы я узнать:
Что же меж собою мы делили?
Что пытались миру доказать?

Ведь сейчас об этом знает всякий:
Даже в самый кризисный момент
Вряд ли правоту докажешь дракой,
Тут покрепче нужен аргумент.

Вот и мать у меня отгостила.
Скрылся поезд, прощально звеня.
И вся воля моя и вся сила
Как-то враз покидают меня.

И лишь в сердце, как птицы, ютятся
Промелькнувшие чувства, слова…
Вот сидим мы. Давно за двенадцать.
Но ясна и свежа голова.

– Уж, поди, на подходе и книжка?
Ты писал, что закончил её…
– С книжкой, мама,
не то чтобы слишком… —
Я скрываю смущенье своё.

– А уж мы её ждали да ждали.
Почитать собирались с отцом.
Да, видать, не житьё без печали…
– А печаль ты запей-ка винцом.

– А и вправду! – долитую рюмку
Мать, прищурившись, пить не спешит,
И смеётся, и сонному внуку
Шевелюру рукой ворошит.

– А уж мы накатались с Дениской!
Как помчимся, аж сердце замрёт.
Высоко ты живёшь или низко,
А кабинка как раз довезёт… —

И, лицо по-старушьи наморщив,
Мать молчит, и туманится взгляд.
– Это что же, вот так вот вахтёрши
Целый день под лифтом и сидят? —