Кай Эрхеллен - Не оставляй ворожеи в живых

2

Играет ветер – нежны струны

Лучей рассвета тихой арфы,

Сверкает солнце перламутром

В прозрачном стеклышке росы.

Шаман выходит на опушку,

Бесшумно по земле ступая,

Ловя глазами искры света

И кончик теребя косы.

Любимец Хорса, братец ветра

Кружится в танце с алым светом,

Махнет рукою – станет пеплом

Всё то, что миру бог послал.

В огонь – босой. Не гасит пламя —

Лишь раскрывает в сердце знамя

Природы первозданных таинств

И продолжает ритуал.

Огня рябиновые слезы —

По коже тонкими струями.

Танцует яро, будь под пяткой

То ли костер, то ли вулкан.

Смеется, плачет, пляшет, скачет,

Летит, и падает, и начат

Уж новый день; Сварог же прячет

Глаза, попав в ночи капкан.

На миг он встанет, обернется —

Коса златая обовьется

Луны сребристою струной.

Мерцают очи, сердце бьется,

Горит костер и брезжит солнце

На дне горящею искрой.

Изумрудной звездой загораются фонари

Дымкой сумерек затянуло пресветлый вечер

Начинаешь простые движенья на раз-два-три

(Фонари бы сказали, что ты здесь танцуешь вечность)

Ветер сонно листает страницы тома стихов

(Светлячки в нём читают о том, как в безбрежном море

Бьётся парусник в сетях власти морских ветров

На борту я играю мелодию в ре-миноре)

Ты танцуешь: движенья уверенны и легки

Шаг – подскок, два шагА и подскок, и ещё два шАга

А в висках барабанами – раз, раз и два, и три.

Каблуком по земле отрывистым резким стаккато.

Кто б подумал тогда: травянистой атласной тропой

Поманит тебя родина фейри, подскоков и эльфов

(Уж протягивает она белоснежной рукой

На удачу в пути тебе клевер. Ну что же ты медлишь?)

Ты танцуй. Я сложу пока флейту, пойду вдогонь.

Может, престо, а может анданте, кто скажет точно?

Здесь ведь только фонарь, малахита играющий роль

(Но кто слушает песнь светлячков этой тёмной ночью?)

Я б хотела писать тебе письма, сидя в парке или на бульваре, по бумаге – безумным аллегро, тихо юбкой о листья шурша.

Я хотела б писать о туманах, нежном блеске арахновых кружев, о кофейно-полуночных грёзах и мирах в грубой стали ножа. Только строки – листками златыми – по велению ветра-шамана закружились в неистовом вихре, взмыли птицею в небо, крича.

Я писала бы – слышишь, мой милый? растворяясь в янтарном тумане, в пьяной дымке осеннего яда, по бумаге чернилами я

б сочиняла всё новые сказки, замирая в объятьях обмана, ощущая холодные руки на своих непокрытых плечах. Я писала б рябиновой кровью, алой кровью немого танцора, Собирала бы листьями строки, ну а буквами – капли росы. Я писала бы, милый, о солнце, и играла б в осеннем миноре – тихо пальцы по клапанам флейты на пороге октябрьской грозы. Я писала бы, если б угодно, было богу вдохнуть в меня силу, чтоб нанизывать, словно бусы, слова в строках, а строки в стихе. Но пока буду задыхаться в пряных духах осеннего мира – аполлонова лира смолкнет, и играть будет моя флейта свои трели, волшебник, тебе.

Один за другим загорались искорками фонари на все ещё не желающей засыпать улице. Зажигались разноцветные огоньки гирлянд на витринах магазинов, из окон невысоких по-деревенски уютных домов струился мягкий свет, и слышны были тихие разговоры. Радость шла по улице, засунув руки в карманы тёмного плаща и совсем не радостно изучая каменный тротуар под своими ногами. Каблуки мерно постукивали, и этот звук ей нравился.

Из одного из домов послышалась весёлая, но немного фальшивая игра флейты. «Наверняка это Грусть», – подумала девушка и медленно двинулась дальше. «У неё никогда правильно не получаются такие весёлые мелодии».

Над землёй стелилась розоватая дымка. Мокрые от прошедшего дождя камни мостовой отсвечивали радужными отблесками гирлянд. И всё же – сыро. Радость недовольно фыркнула: если эта тоска будет преследовать и дальше, то придётся менять имя в паспорте. Оглянувшись по сторонам, она заметила приоткрытую дверь то ли магазина, то ли по странным причинам пустующего в это время кафе. Отмахнувшись от мелькающего перед глазами мотылька, девушка вошла, прикрывая за собой дверь. И тут же зацепила головой свисающих с потолка стеклянных бабочек.